Об эксперте: Григорий Трубкин — венчурный инвестор и управляющий партнер инвестиционной компании Mindrock Capital, базирующейся в Сан-Франциско
Успехи компаний из Кремниевой долины уже давно вызывают стойкое желание государственных управленцев построить нечто подобное в своих странах. Новостной фон этим летом не отличался позитивом, создавалось впечатление, что Россия на каждый шаг вперед в венчурной индустрии делает два шага назад. Это впечатление подкрепилось и 47-й строчкой в вышедшем на днях рейтинге «Глобальный инновационный индекс — 2020» (GII). Пока растить стартапы и создавать на них спрос в пределах страны особо не получается, я хочу обратить внимание на другие возможности для России в венчуре.
Российский рынок венчурных инвестиций сейчас составляет крошечную долю процента мирового объема ($180 млн против $294,8 млрд в 2019 году). За год в России инвестируют приблизительно столько, сколько в Кремниевой долине ($65,6 млрд в 2019-м) за половину рабочего дня.
Денег в России много, но венчурные инвесторы не спешат вкладывать в российские проекты.
Причина №1 — правило неперемножения рисков.
Если запускать новый продукт на новом неустойчивом рынке, то в случае неудачи никогда нельзя уверенно сказать, почему идея провалилась: продукт плохой или рынок не тот. Невозможно и предсказать, заработает ли продукт на других более стабильных и развитых рынках.
Это строгое правило: инвесторы, которые вкладывают в новый продукт на новом рынке, живут яркую, но очень короткую жизнь. Поэтому инвесторы, которые хотят работать на новом рынке, ориентируются на перенос уже проверенного и отработанного на развитом рынке продукта.
Причина №2 — запланировать прибыль почти невозможно.
Можно вложиться, вырастить компанию, но четко запланировать выход из инвестиций и получить свою прибыль практически невозможно (а без выхода инвестор ничего не получает, поскольку он владеет долей, но не получает дивиденды). За первое полугодие 2019 года было сделано всего лишь 13 выходов, за весь 2018 год — 25.
На рынке нет достаточного числа продавцов и покупателей, а без внутреннего спроса рынок не может развиваться.
Причина №3 — премия за политический риск.
Бизнес, который приносит миллион долларов в Штатах, будет оценен в десять своих годовых доходов, в России — максимум в три, да еще и ставка дисконтирования на доходы будущих периодов будет ожидаемо выше.
Поэтому инвесторы выбирают инвестиции в устоявшиеся успешные бизнесы с понятной экономикой либо инвестиции за рубежом.
Для предпринимателей такая ситуация оборачивается как минимум двумя неприятностями.
- Такой рынок не дает возможностей тем, кто хочет вывести на него продукт, но при этом не готов строить целую инфраструктуру под свой бизнес (на рынке она отсутствует).
- А если удастся создать и развить бизнес до определенного уровня, непонятно, что с ним делать дальше — крупные технологические компании в РФ предпочтут скорее выкупить бизнес целиком или создать свой собственный аналог, накачав его ликвидностью и тем самым быстро сведя на нет любые first-mover advantage (рынок каршеринга, на мой взгляд, очень показательная история), а крупные инвесторы из-за рубежа не заинтересуются по вышеобозначенным причинам.
Сложностей добавляют слабая законодательная база и судебная система с тяжелой хронической формой болезни Альцгеймера.
Обычно когда в любом уголке мира начинаются разговоры о венчурном бизнесе, все равняются на Кремниевую долину и думают, как ее повторить. Но клонировать Кремниевую долину — изначально неверная цель, нужно смотреть на возможности, которые дает рынок, и создавать свои.
На чем строится венчурный бизнес Кремниевой долины
Исторически в Долину стремились люди, которые не вписывались в традиционное общество и искали свою обетованную землю. Сюда съезжались зараженные золотой лихорадкой авантюристы, гонимые после Второй мировой войны геи, свободные и беззаботные дети цветов хиппи. Новой волной таких фриков стали предприниматели, инженеры и ученые. Сейчас в Сан-Франциско и Долине живут и сумасшедшие бездомные, и самые богатые и умные люди мира. Это место всегда было и остается символом свободы и принятия необычного и нового.
Когда культура свободы выражения и принятия начала трансформироваться в культуру бизнеса, сформировался ряд общепринятых принципов. Они стали важным фактором развития среды предпринимательства.
- Ответственность предпринимателя ограничена выполнением бизнес-плана. Новая модель оценки бизнеса стала строиться на основе его будущей ценности, умноженной на риски. Как часть этой модели было решено, что предприниматель не должен нести личную ответственность за деньги, полученные на развитие бизнеса. В Долине инвесторы просят предпринимателей обеспечить максимально быстрый рост, даже если он неэффективен. Главное — захватить долю рынка, стать первым любыми средствами, потому что первый получает премию в виде максимальной капитализации. Риски предприниматели и инвесторы несут вместе.
- Не страшно ошибиться, страшно не инвестировать в следующего единорога. В Кремниевой долине каждая неудача — не след на репутации, а статистически значимая попытка в достижении успеха. Управляющие фондов не боятся ошибиться, инвестировав не туда. Они боятся пропустить следующего Цукерберга. В России та же проблема, что и в Европе — низкий уровень толерантности к ошибкам и инаковости. Страх потерять деньги сильно сдерживает экономику. Он есть и у инвесторов, и у управляющих фондов. Бизнесы типа Uber, Facebook или Google не могли бы родиться ни в Европе, ни в России, потому что в этих частях света никто не готов поддерживать такое большое количество нестандартных идей.
- Инновации могут нарушать правила. Венчурный рынок смотрит в будущее, а законы — в прошлое. Такие компании, как Airbnb или Uber, как и большинство инновационных проектов, на старте напрямую нарушали законы или правила регуляторов рынка. Airbnb до сих пор запрещен в Сан-Франциско, где он появился, но это не мешает людям пользоваться сервисом, а компании стоить $31 миллиард (оценка до пандемии) и успешно развиваться по всему миру. Венчурные инвесторы спокойно инвестируют в технологии, которые могут быть спорными или даже запрещенными с точки зрения законов отдельных стран, норм общественной морали или общепринятых правил. Их больше интересует потенциал новых технологий и нового рынка, чем существующие ограничения. Законодатели же позволяют инновациям прорасти.
- Принятие решений на основе сильного «да». Задача венчурной экономики — среди поля середнячков найти те стартапы, которые имеют шанс стать суперуспешными, и они, как правило, изначально выглядят дикими и неоднозначными. Если используется традиционная модель консенсуса, задача которой — распределение ответственности, на поверхности оказываются минимально спорные проекты: они слабо растут, приносят минимальную прибыль, но избавиться от них жалко. Поэтому в Кремниевой долине используется понятие сильного «да». То есть, если четыре партнера говорят «нет», а один использует свое право сильного «да», фонд проинвестирует проект. Если же все пять партнеров за инвестицию, но ни один не готов использовать свое сильное «да», этот проект скорее всего окажется середнячком.
Когда на основе этих принципов была создана бизнес-среда, родилась интересная схема: любая крупная корпорация или человек может прийти на рынок и предложить задачу и вознаграждение тем, кто ее решит. И тогда предприниматели со всего мира подключаются к этому конкурсу в надежде, что они первые получат максимальный приз, который в итоге выплачивает рынок за счет выхода компании на IPO или ее покупки крупной компанией. Корпорации активно поддерживают такую экономику, предпочитая не рисковать внутри компании, а покупать успешные в своей сфере стартапы.
Где российскому рынку найти возможности стать частью мирового венчура в текущей ситуации
Даже по тем немногим особенностям, обрисованным выше, становится очевидно, что культура Кремниевой долины сильно отличается от той, что принята на венчурном рынке в России. Культуру в точности не воспроизвести — она часть истории и менталитета. Нет смысла пытаться вырастить ее искусственно в совершенно другой среде — ни в российской, ни в европейской.
Безусловно, Россия уже делает правильные шаги в направлении демократизации венчурных инвестиций. Как минимум, новая законодательная база будет рассматривать результаты инвестиций фондов как портфель из проектов, а не как результат каждого из них в отдельности. Но до толерантности к риску, которая есть в Долине, еще далеко, а значит далеко и до россыпей стартапов, меняющих потребительские привычки под знаком made in Russia. Но это не значит, что все потеряно.
Отмечу интересный факт. Несмотря на то, что Кремниевая долина — родина и центр венчура, самой лучшей юрисдикцией для него стала не Калифорния, а Делавэр, который нашел такую возможность вписаться в венчурную индустрию. Только в этом штате за последние 30 лет сформировалась удобная практика правоприменения, необходимая венчурной экономике: определены термины, созданы шаблонные документы, используется прецедентное право. Юридическое сопровождение венчурного бизнеса там поставлено на рельсы, и большинство операций не занимает больше одного дня.
России есть смысл занять свою нишу в венчурном бизнесе, воспользовавшись теми возможностями, которые создаются на глобальном рынке и по разным причинам не могут быть реализованы в других регионах. Как мне видится, таких возможностей две.
1. Продолжать быть кузницей кадров для мировой технологической индустрии.
В России сильная техническая школа, доступное образование. Если посмотреть на любой стартап в Кремниевой долине, работающий в области искусственного интеллекта, компьютерной безопасности и ряда других сложных отраслей, среди сотрудников везде окажутся инженеры русской школы. Они переехали в Долину или сидят где-нибудь в Новосибирске и работают удаленно, но при этом активно участвуют в развитии технологий.
Такая история хороша тем, что есть среда, где специалисты применяют свои мозги на нужном уровне задач и талант используется по назначению в лучших компаниях мира на суперконкурентном рынке. И наработанный опыт будет так или иначе использован и в России, хотя добавленная стоимость при таком подходе оседать будет в ВВП других стран.
2. Стать площадкой для развития и тестирования технологий.
Россия в определенный период хорошо отработала эту возможность с блокчейном, заняв более нейтральную позицию к технологии, чем другие страны, тем самым поддержав бум стартапов в этой области. Но новые возможности появляются каждый день, и их нужно выявлять и использовать.
Например, еще недавно компаниям-разработчикам беспилотных автомобилей были нужны места, где можно проводить тесты (в США они были под запретом). Позже Калифорния ввела правила для беспилотного транспорта. Россия разрешила тесты уже почти два года назад, что хорошо для российских компаний, но реакция была запоздалой для международного рынка. Сейчас непонятно, будет ли Россия открыта и привлекательна для иностранных компаний, сможет и захочет ли конкурировать с другими странами, где тесты разрешены.
Другой пример — использование искусственного интеллекта для диагностики болезней, что позволит ставить диагнозы точнее и быстрее человека. Но чтобы обучить искусственный интеллект определять на снимке, например, перелом предплечья, нужно собрать и проанализировать сто тысяч рентгеновских снимков, из которых половина будут с переломами, половина — без. Для любого диагноза нужен объем данных: истории болезни с описанием симптомов, снимки, результаты анализов, возраст и пол пациента и так далее. Личные данные пациентов при этом не нужны. Американские законы говорят, что если предприниматель хочет использовать данные пациента, он должен спросить разрешение самого пациента, его родственников, страховой компании и т.д. Стоимость одного такого набора данных составляет, условно, тысячу долларов. Миллион снимков будет стоить миллиард долларов — и это цена данных только для одного диагноза.
Теперь представим, что где-то в районной поликлинике в России лежит архив рентгеновских снимков со всеми историями болезни. Какой-нибудь стартап берет эти данные, оцифровывает их и продает за $100 тыс. Технологические компании по всему миру с руками оторвут эти данные, если они будут получены и использованы легально. То же самое касается и анализа ДНК: если бы в России было разрешено использовать данные для лечения генетических заболеваний, многие стартапы приехали бы или были бы основаны в стране только ради этого.
Два обозначенных выше пункта могут задеть за живое: ведь получается, что и здесь мы выступаем дополнением к поступающим извне запросам рынка, как и в случае с природными ископаемыми и их экспортом. Но это быстрое решение, которое несет определенные возможности, при этом не отменяя необходимости развития внутреннего венчурного рынка. Чтобы ситуация изменилась в корне, необходимы глубокие инфраструктурные изменения. Рынок России должен сам стать экосистемой с развитым и платежеспособным внутренним спросом, спокойным отношением к риску, законы должны поощрять предпринимательство и защищать внешние инвестиции. Тогда мы сможем рассчитывать на что-то большее, чем быть полигоном для обкатки отдельных частей западной инфраструктуры.
Подписывайтесь на Telegram-канал РБК Тренды и будьте в курсе актуальных тенденций и прогнозов о будущем технологий, эко-номики, образования и инноваций.