В России 10 сентября 2023 года пройдет очередной единый день голосования. Россиянам предстоит выбрать депутатов 20 региональных законодательных собраний, губернаторов 21 региона, в Москве выберут мэра, а в ряде региональных столиц — гордумы. Кроме того, в одномандатных округах четырех субъектов пройдут довыборы в Госдуму. Всего на выборы всех уровней свои кандидатуры выдвинули около 85 тыс. человек.
Содержание
Выборы как «необходимый элемент человеческой радости», как лечебное средство, без которого «жизнь человека стала бы дьявольски однообразной», как в пустыне Сахара, — в такой явно ироничной тональности описывал эту, казалось бы, демократическую процедуру чешский писатель Ярослав Гашек в своем рассказе «Муниципальные выборы». Весь этот текст обставлен в лучших традициях политической сатиры. Даже мертвые, признается Гашек, вставали из могил, «чтобы потребовать участия в выборах…».
И хотя этот рассказ был опубликован в 1922 году в совершенно особенном контексте тогдашней политической жизни, столь насмешливое отношение к выборам за минувшее столетие не только сохранилось, но и привело к значительным политическим потрясениям.
Вы нас даже не представляете: кризис репрезентации
С одной стороны, люди по всему миру стали реже участвовать в выборах. Так, если в 1960-х годах средняя явка по Европе составляла не менее 85%, то в 1990-е годы она опустилась до 80%, а в нулевые — до 75%. В США в последние годы электоральный абсентеизм проявился еще ярче: явка на президентских выборах скатилась ниже 60%, а на промежуточных колеблется в районе 40%. В России на выборах в Госдуму 2021 года, по данным ЦИК, явка составила 51,7%, в 2016 — 47,8%.
С другой стороны, те, кто продолжили ходить на избирательные участки, стали голосовать все более непредсказуемо. Например, поддерживая не умеренных центристов, как раньше, а радикальные политические силы — от крайне левых и правых до популистов, а иногда и откровенных демагогов. На это наложился и мощнейший всплеск массовых протестов, отличительной особенностью которых становится отсутствие внятных лозунгов или продуманной политической программы.
В условиях сворачивания социального государства, роста неравенства и бедности, а также неолиберальных реформ (сокращение пособий, повышение пенсионного возраста, отказ от бесплатной медицины и образования) люди выходят на улицу для того, чтобы заявить, что их проблемы «наверху» никто не представляет. Что о них как будто бы позабыли. Так это было, например, во время выступлений Indignados, Occupy Wall Street, «Оккупай Абай», прокатившихся в 2011–2012 годах по странам Европы и в США. «No nos representan» — кричали возмущенные испанцы в мае 2011 года. «Вы нас даже не представляете» — кричали протестующие полгода спустя, но уже на Болотной площади, обыгрывая этот испанский лозунг.
Однако, как ни странно, этот крик о своей непредставленности, хоть и был адресован власть имущим, на деле вскрывал порочную логику самого института выборов, к которому чудесным образом оказалась сведена демократия. Ведь именно это странное отождествление народовластия с избирательным бюллетенем привело к росту скептических настроений, которые вылились либо в падение явки, либо в усиление уличных протестов и политических радикалов.
Быть может, наиболее точное описание этого политического тупика современности принадлежит Хантеру Томпсону. В 1972 году, обозревая американскую президентскую гонку, он пришел к выводу, что в современной политике есть только два способа прорваться наверх: «Один — появиться как злобный динозавр, имея за плечами мощную избирательную машину, которая до усрачки напугает вашу оппозицию, а другой — задействовать мощную, но находящуюся в подавленном состоянии энергию молодого разочарованного электората, который уже давно отказался от мысли, что мы все обязаны голосовать. Это — как говорить, что вы обязаны купить новый автомобиль, но выбирать вам придется между все теми же «фордом» и «шевроле».
На языке профессиональных политологов ситуация такого «выбора» — между «фордом» и «шевроле» — описывается как «кризис репрезентации»: избиратель сегодня больше не чувствует, что его голос хоть кто-то представляет.
Скажем, существующие партии, которые в теории как раз должны быть теми платформами, на которых представляются интересы разных групп граждан, сегодня деградируют. В глазах своих избирателей они превратились в своеобразные телестудии, регулярно производящие политическое шоу, лишь имитирующие политическое участие этих избирателей. То есть кризис репрезентации означает массовую утрату доверия к политике, потому что сами политики кажется уже не имеют никакого представления о пробелах граждан.
Отсюда и скепсис к процедуре голосования. Спрашивается: если все, что может предложить тебе партия, — небольшой буклет с примерно той же политической программой, что и четыре года назад, то какой смысл тратить свое время на избирательном участке?
Как появилась представительная демократия
Конечно, этот кризис не возник ниоткуда. В каком-то смысле он усиливался и углублялся вместе с естественным ветшанием той политической конструкции, которая распространялась по всему земному шару на протяжении последних двух столетий, и которую называют сегодня «репрезентативной демократией».
В основе этого способа демократического правления лежит своеобразный принцип «разделения политического труда». Он предполагает, что в обществе есть узкая группа условно самых достойных людей (элита), которые избираются остальными гражданами на определенный срок в качестве тех, кому они делегируют право осуществлять управление над всей страной. То есть фактически правят в такой демократии не «все», а «немногие», но для того, чтобы эти «немногие» правили, они должны заручиться поддержкой со стороны «большинства».
Характерно, что сама идея такой демократии возникла в эпоху Американской и Французской революций, которые положили начало становлению государства в современном смысле этого слова и вывели на политическую арену фигуру гражданина. До этого политические режимы, за исключением Голландской, Флорентийской или Венецианской республик, знали только подданного, тогда как вся полнота власти была сосредоточена в руках одного суверена-правителя.
Слом этого порядка закономерно привел к переосмыслению и базовых основ политического строя. Теперь источником власти и носителем суверенитета становится народ, а не помазанный рукой епископа монарх. Именно его воля должна определять все самые важные направления государственной жизни. И механизмом, который должен был позволить высветить содержание этой народной воли, стал институт выборов, в то время как площадкой для кристаллизации конкретных законов и инициатив «от народа» — парламент. При этом и выборы, и формируемый ими парламент, как бы странно это ни звучало, должны были способствовать единству и солидарности нации.
Эдмунд Берк, англо-ирландский политический деятель, например, писал: «Парламент — не съезд представителей разных и враждебных интересов, каждый из которых должен защищать эти интересы как агент и адвокат против других агентов и адвокатов; но парламент — это совещательный орган одной нации, обладающей одним интересом, как целое».
Однако за этим внешним пафосом равенства, представленности и подлинного народовластия, скрывалось, быть может, самое хитрое, что сумели придумать, а затем и провернуть тогда создатели нашей современной демократии. «Укрощение» самой демократии.
Демократия — это плохо
Если мы откроем сочинения политических мыслителей конца XVIII — начала XIX веков, то с изумлением встретим там не панегирики демократии, а ровно обратное — не утихающие, прямо-таки назойливые предупреждения об огромных опасностях, которыми она чревата.
«Запомните, что демократия продолжается недолго. Уже скоро она чахнет, изнемогает и умерщвляет сама себя. Не было еще такой демократии, которая не совершила самоубийства», — пишет, например, второй президент Соединенных Штатов Джон Адамс. А революционер и депутат первого Национального собрания Антуан Барнав прямо описывал демократию как «самую злобную, самую губительную и самую вредную для самого народа из всех политических систем».
Дело в том, что еще со времен Античности отношение к демократии было, мягко говоря, двойственным. Например, в Афинском полисе — на «родине демократии» — доступ к политической жизни был жестко ограничен: составить экклесию, то есть народное собрание, могли только свободные мужчины, обладающие частной собственностью.
Античные же философы и вовсе писали о демократии крайне настороженно. Если Платон в VII книге «Государства» прямо утверждал, что демократия — это признак предельного упадка справедливого государства, то Аристотель в своих оценках колебался.
Собственно, эта подозрительность к демократии сохранилась и у великих политических мыслителей XVIII—XIX веков. По их мнению, самое опасное в демократии — это непредсказуемость, хаос улицы, которым демократия всегда угрожает стройному государственному порядку. Поэтому власть народа необходимо ввести в какое-то разумное русло, устранив, по возможности, все крайности народовластия. И реформаторы нашли выход, учредив институт выборов, формирующих парламент из людей наиболее достойных, обладающих высоким социальным статусом и необходимым богатством, и вместе с тем устраняющих «темные стороны» демократического строя.
Артемий Магун, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге:
«Суть в том, чтобы посредством института выборов, которые, кстати сказать, как повсеместная практика были введены только к концу XIX века вовлечь население в политику, но при этом сделать их участие в ней контролируемым. Чтобы люди, если голосовали, то за элиту, уже встроенную в государство».
Тот же Джон Адамс простодушно считал наиболее правильным, чтобы народ избирал себе добродетельных депутатов, которые будут «думать, чувствовать, рассуждать и действовать» как те, кто их избрал: «Они должны будут стать точным портретом всего населения в миниатюре».
Мир изменился, а политическая система — нет
В течение последующих двух веков эта фундаментальная установка «репрезентативной демократии» — можно сказать, «демократии безопасной» — будет сохраняться. На этой основе в середине XIX века возникнут политические партии, задуманные как инструмент для политической мобилизации масс, наконец получивших избирательное прав. На этой основе будет расширяться и усложняться пространство публичной сферы, как и сама структура общества на фоне масштабной урбанизации и индустриализации, которая привела к росту образования и постепенному сокращению неравенства.
Но людям все равно, как и раньше, предлагали раз в несколько лет поставить «крестик» или «галочку» напротив фамилии или названия партии — как будто они со времен первых безграмотных избирателей так и не научились писать, — чтобы затем предоставить бразды правления «достойным». И чем глубже и значительнее происходили изменения, тем меньше эта демократическая конструкция отвечала меняющейся социальной и политической реальности.
Например, тот же парламент так и не превратился в пространство, обеспечивающее национального единство. Наоборот, он только усиливал конфронтацию между различными социальными группами, а его «золотая эпоха» в XIX веке сменилась эпохой упадка, наступившей в XX столетием и продолжающаяся до сих пор.
Андрей Тесля, кандидат философских наук, доцент Высшей школы философии, истории и социальных наук Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта:
«Нужно понимать, что в течение прошлого века классическая история про разделение властей утратила свою актуальность. Мы видим, что исполнительная ветвь власти подминает под себя законодательную. И это подчинение было продиктовано самой реальностью современного бюрократического государства, которое становилась все более сложным и многомерным».
Оказалось, что народные представители просто не могут брать на себя активную законотворческую роль — подготовка и разработка законопроектов в любом случае принадлежит правительственному аппарату.
Андрей Тесля:
«Можно также вспомнить пример из российской истории, когда значительную часть деятельности дореволюционной Государственной Думы царские министры и сами депутаты с насмешкой характеризовали как «законодательная вермишель».
Все это постепенно привело к деградации партийной системы, как и всей представительной ветви власти. Деятельность народных депутатов становилось все более декоративной. Государственное управление полностью сосредоточилось в руках никем не избираемых чиновников. А избиратель, чьи повседневные проблемы только множились, в конце концов оказался в роли зрителя, наблюдающего за разыгрываемым перед ним спектаклем под названием «выборы».
Как спасти демократию
Среди обсуждаемых сегодня политологами и политиками мер, которые должны «спасти» демократию и вернуть избирателю представленность, можно выделить два условных направлений.
Одно из них — условно технооптимистическое, а другое — условно институциональное.
Первые, например, считают, что рост цифровых технологий способен придать второе дыхание институту прямой демократии. Например, избиратель может постоянно контактировать со своим депутатом через онлайн-платформу, озвучивая ему свои проблемы и коллегиально принимая решение относительно очередного законопроекта, обсуждаемого в парламенте. С такой программой в России выступает «Партия прямой демократии» Вячеслава Макарова, создателя игры World of Tanks.
Однако оппоненты этого подхода — условные институционалисты — указывают на то, что такие меры в корне ничего не изменят. То же электронное голосование не только опасно тем, что не гарантирует того, что результаты будут защищены от внешних манипуляций, но усиливает отчуждённость самих избирателей. Поэтому реформировать нужно реальные политические институты. И начать нужно с самих партий, от которых пора отказаться вовсе.
Артемий Магун:
«Партия — это все равно про политическую искусственность. Они создают спортивную состязательность, а не реальную. Не говоря уже о том, что создавались они в условиях классового общества, когда был пролетариат, крестьяне, буржуазия. Но сегодня всего этого уже нет. Большие социальные группы размываются, труд становится подвижным и гибким».
Политической альтернативой партиям могла бы стать система низовых советов — наподобие тех, что были созданы в самом начале российской революции 1917 года: «Это так называемая модель учредительной власти и она, на мой взгляд, идеальна для демократии. В ней есть выборы, но они при этом совмещены с процедурой поступенчатого делегирования, а в некоторых случаях — и с процедурой жребия. Такие советы могут приобрести огромную роль, особенно, на низовом уровне».
Интересное предложение представлено в книге «Против выборов» бельгийского философа Давида ван Рейбрука. В ней он предлагает вернуться к идеалам демократии в Древних Афинах, где основным способом отбора граждан для участия в важнейших органах управления была жеребьевка. Ведь жеребьевка с ее случайностью — это, по сути, и есть гарантия равенства и справедливости. Случайность неподкупна и неподатлива кулуарным договоренностям элит. К слову, такие проекты уже реализовываются. Например, жеребьевка используется для формирования коллегий присяжных, а в Исландии с ее помощью формируется конституционное собрание.
«Жеребьевка не иррациональна, она арациональна, — пишет философ. — Это заведомо нейтральная процедура, при которой политические шансы распределяются равномерно и удается избежать раздора. Риск коррупции снижается, выборная лихорадка спадает, внимание к общему благу возрастает. Отобранные по жребию граждане, возможно, не так компетентны, как профессиональные политики, но у них есть нечто иное — свобода».