По данным ВЦИОМ (за 2019 год), только 9% респондентов считают, что в России пора сокращать расходы на космическую отрасль, по сравнению с 15% в 2017 году. При этом 42% опрошенных полагают, что расходы нужно увеличивать. И это несмотря на то, что за последние десятилетия по-настоящему громких успехов в освоении космоса не было не только в России, но и во всем мире.
Почему же человек продолжает так стремиться в космос? РБК Тренды собрали четыре истории, каждая из которых по-своему отвечает на этот вопрос.
Джордано Бруно и переворот европейского сознания
Главной темой, которой вдохновлялся итальянский поэт, философ и мистик Джордано Бруно, была тема бесконечности, ставшая после первой научной революции неотъемлемой частью европейского сознания.
До «коперниканского поворота» западный научный мир жил в уютной аристотелевско-птолемеевской космологии. Считалось, что Земля — это покоящийся центр Вселенной, а Солнце, Луна и все остальные светила вращаются вокруг нее. Коперник же разработал гелиоцентрическую космологию, согласно которой центром мироздания оказалось Солнце, а не Земля. Последствия этого переворота оказались оглушительными.
Речь шла не только о радикальной смене взгляда на космос, но о фундаментальном сломе привычного мировоззрения, где Земля — это главный объект принципиально ограниченной Вселенной, о котором неустанно заботится бог. Слом этого мира, осуществленный Коперником, привел к тому, что известный культуролог Карен Свасьян описал как «уход из отчего дома».
Когда человек осознал, что Земля — лишь крохотный объект в бескрайнем пространстве Вселенной, то ощутил и ужас, и восхищение.
Второе ощущение — опьянение бесконечностью и ее поэтизация — было прожито Джордано Бруно. С одной стороны, опираясь на пантеизм (учение о том, что все в мире есть бог и им пронизано), итальянский поэт заявил, что раз Вселенная по своей сути божественна, значит, помимо того, что она одушевлена и разумна, — еще и бесконечна. «Сама природа... есть не что иное, как бог в вещах», — пишет Бруно. С другой стороны, если Вселенная бесконечна, значит у нее нет и центра, следовательно, ничто не мешает предположить, что миров в этой Вселенной бесконечное множество: «Другие миры так же обитаемы, как и этот».
Потому и призвание человека столь же беспредельно, полагал Бруно. Через любовь к миру он должен соединить божественное в себе с божественным во всем (Плотин), двигаясь с «героическим энтузиазмом» навстречу бесконечности Вселенной. По сути, Бруно одним из первых формулирует важнейшую тему нового западноевропейского мира, для которого тяга к бесконечности становится неотъемлемой.
Константин Циолковский, побеждающий смерть
Когда Константину Циолковскому было 40 лет, он сильно заболел. Сказались изнурительная работа в епархиальном и реальном училищах, которую он совмещал с теоретическими разработками по изготовлению моделей ракеты. Врачи диагностировали опасную и мучительную болезнь — перитонит, воспаление брюшины. Острый кризис болезни обернулся для Циолковского клинической смертью.
«Наконец нагрянул такой приступ боли, что я потерял сознание, — вспоминал впоследствии ученый. — Последнее, что я запомнил, — это состояние падения в какую-то пропасть, а потом меня окутало темное облако. Сколько времени пребывал в небытии, не знаю. Находясь в глубоком обмороке, я был мертв. И твердо уверен: я знаю, что такое смерть! Смерть — это когда ничего больше нет и оттого, что наши нервы и мозг ни на что уже не откликаются, нет и нас самих. Смерть — это ничто, полное, абсолютное ничто, потеря связи между мельчайшими частицами нашего организма».
Впоследствии биографы будут отмечать, что именно этот пережитый им опыт встречи со смертью оказался решающим в жизни Циолковского. После выздоровления он с удвоенной силой возвращается к теоретическому описанию ракеты, и вскоре его штудии вылились в знаменитую работу «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1903). В ней Циолковский не только дал техническое описание ракете, способной выйти в открытый космос, но и сформулировал план по освоению всего космического пространства.
Стоит, правда, отметить, что помимо сугубо личностных мотивов, которыми руководствовался Циолковский, у него был еще и вдохновитель — Николай Федоров, «отец» русского космизма, ратовавший за идею всеобщего братства и буквального воскрешения всех умерших силами науки.
Познакомившись с ним еще в 70-е годы XIX века, Циолковский так описывал учение своего главного учителя: «Поприщем человеческой деятельности он считал всё мироздание, а из этого вытекала необходимость безграничного перемещения в Космосе. Он глубоко верил, что люди посеют семена своих трудов далеко за пределами Земли. На Солнечную систему смотрел трезво, полагая, что она будет со временем обращена в хозяйственную силу. Этот кроткий душой человек дерзновенно думал, что человечество создаст новую землю и новое небо, а люди станут небесными механиками, химиками и физиками».
В сущности, то, о чем мечтал и писал Федоров, было продумано и оформлено в виде последовательной программы его учеником — Циолковским. В частности, он предложил оборудовать ракету реактивным двигателем; вывел знаменитую формулу, описывающую скорость и движение ракеты, способной выйти за пределы атмосферы; дал описание ее корпусу так, чтобы он был «непроницаемым для газов и наполненным кислородом»; доказал необходимость создания двухступенчатой ракеты («ракетные поезда»).
Однажды в беседе с Александром Чижевским (впоследствии — известный советский ученый, биофизик и поэт) Циолковский признался:
«Многие думают, что я хлопочу о ракете и беспокоюсь о ее судьбе из-за самой ракеты. Это было бы грубейшей ошибкой. Ракеты для меня — только способ, только метод проникновения в глубину Космоса, но отнюдь не самоцель».
Истинной же целью работы Циолковского было именно буквальная победа над смертью, ужас которой он пережил непосредственно.
Александр Скрябин и «полетная» музыка
«В 60-е годы […] в начале космической эры, музыка Скрябина звучала в нашей стране очень часто именно в связи с подвигами советских космонавтов. Причем она сопровождала не только успехи, но и трагедии. Старшее поколение может помнить, что в дни траура по погибшему при возвращении с орбиты экипажу одного из «Союзов» по радио транслировалась «Поэма экстаза» — едва ли не самое героическое произведение русской музыки», — пишет известный музыковед Андрей Бандура.
Неслучайно музыку Александра Скрябина часто характеризуют, прибегая к «космическим» образам. Так, первую тему Четвертой сонаты музыкальный критик Евгений Гунст прямо описывает как окруженную «ярким звездным небом». А в «Прометее», по словам Бандура, Скрябин «предстает непревзойденным мастером «космического пейзажа».
Обращали внимание на то, как в «Поэме экстаза» тема космической вечности прямо выражена через круговую симметрию произведения, ставшую излюбленной в поздних произведениях композитора. А во второй поэме ор. 32 для того, чтобы придать звучанию произведения музыкальную невесомость и полетность, Скрябин указывают исполнителю в партитуре: «inafferrando», то есть исполнять «неуловимо, чуть касаясь».
Собственно, такая «космичность» скрябиновской музыки во многом была связана с самой атмосферой всего Серебряного века. Тогда — на переломе XIX и XX века — едва ли не вся творческая и научная интеллигенция в Российской империи была исполнена мечтами о преодолении материи, земного пространства, победой над смертью, полного и окончательного синтеза искусств.
Например, русские космисты разрабатывают планы по переселению на другие планеты. Андрей Белый, вдохновленный открытиями Эйнштейна, вводит в свои романы космос четырехмерного континуума. А литературные и философские поиски града «Китежа» переплетаются с темой «преодоления гравитационного тяготения и рывка человечества в космос», которое, по словам искусствоведа Евгения Ковтуна, становится одной из главных тем в русском футуризме.
В этом смысле, особое проживание космоса — попытка сделать свою музыку буквально «космической» — была для Скрябина едва ли не главной творческой задачей. Ведь, как он сам говорил, «высшая грандиозность есть высшая утонченность» и «между-планетное пространство — вот синтез грандиозности с утончением, с предельной прозрачностью».
Можно сказать, что стремление в космос для Скрябина прямо означало создание самой совершенной музыки — музыки самой Вселенной. Почему американский музыковед Фрэнсис Бауэр в конце концов прямо назвал Скрябина «первым космонавтом в музыке». Как признался позднее один пианист, исполнявший многие произведения композитора, музыка Скрябина оказалась удивительно созвучна тому, что услышал мир, как только первые спутники вышли на околоземную орбиту.
Карл Саган в поисках внеземных существ
«Какова бы ни была причина того, что вы находитесь на Марсе, я рад, что вы здесь, и желал бы быть с вами».
Такая надпись нанесена на памятник, который можно найти на красной планете, если, оказавшись на ней, вбить координаты 19°20' с. ш., 33°33' з. д.
Собственно, само это место известно под названием «Мемориальная станция Карла Сагана», то есть посвящена человеку, который всю жизнь соблазнял человечество на масштабные космические миссии для поисках внеземной жизни и дальнейшей экспансии. Карл Саган сумел удачно совместить в себе рассудочную строгость ученого с романтическим стремлением донести как можно большему количеству людей богатство научного мира и важность исследований космоса.
С одной стороны, когда он оказался частью проектов NАSА по исследованию планет Солнечной системы, то сумел решить загадку высокой температуры на Венере. Также ученый объяснил цвет Титана и понял, с чем связаны сезонные изменения на поверхности Марса.
С другой стороны, Саган со страстью отдавался и проектам, граничащими с визионерством. В частности, вместе с советским астрономом Иосифом Шкловским ученый создал программу SETI (Search for Extraterrestrial Intelligence) — масштабный проект, посвященный поиску радиосигналов внеземных цивилизаций. И если Шкловский уже в 70-е годы в проекте разочаровался (см. его статью «О возможной уникальности разумной жизни во Вселенной»), то Саган до конца жизни продолжал верить, что внеземной сигнал будет пойман.
Но, пожалуй, самой значимой деятельностью в жизни ученого, которая в какой-то момент заслонила собой все остальное, стала популяризация науки. Сам Саган в книге «Мозг Брока» так объяснял свой поворот в эту область: «У людей есть огромный неудовлетворенный интерес к глубоким научным вопросам. […] Популярность псевдонауки — это укор школам, прессе и коммерческому телевидению за скудость, сухость и неэффективность научного образования […], и нам, ученым, за то, что мы не стремимся популяризовать нашу сферу деятельности».
Для научной проповеди (современники часто критиковали его за то, что науку он превратил едва ли не в религиозный культ) Саган использовал любые доступные на тот момент средства. Он часто выступал на телевидении. Чуть ли каждый год выпускал новую книгу. Писал бесчисленные статьи и давал столь же бесчисленные интервью.
Но главным его детищем стал телесериал «Космос: персональное путешествие», снятый киностудией Wаrner Brothers по одноименной книге, написанной Саганом в 1985 году.
Этот проект не только принес ученому еще большую известность, но и перевернул само представление о том, как можно снимать научно-популярные фильмы о космосе — так, чтобы они привлекали многомиллионную аудиторию по всему миру.
4 июля 1997 года на Марсе высадился самоходный ровер «Sojourner». На протяжении трех месяцев он передавал на Землю изображения с поверхности красной планеты, превратив эти снимки в едва ли не главный инфоповод того лета. Одним из главных инициаторов этой миссии вновь оказался Карл Саган. Правда, до самой высадки дожить ему было не суждено. Самый страстный космический мечтатель XX века умер в декабре 1996 года, удостоившись памятной таблички, которая стоит теперь на Марсе.
«Мы вошли, почти не заметив этого, в эпоху самых беспрецедентных исследований и открытий со времен Ренессанса, — писал Карл Саган в «Мозге Брока». — Мне кажется, что практическая польза сравнительной планетологии для наук, изучающих Землю, ощущение приключения, которое вызывает исследование других миров у общества, почти лишенного возможности приключений, философский смысл поиска космической перспективы — вот чем запомнится наше время в конечном итоге. Спустя столетия, когда наши насущные политические и социальные проблемы будут казаться такими же далекими, какими кажутся нам сейчас проблемы войны за австрийское наследство, наше время, возможно, будут вспоминать главным образом за один факт: это была эпоха, когда население Земли впервые вступило в контакт с окружающим космосом».