Разговор состоялся в рамках цикла интервью «Учебная тревога» Светланы Миронюк — проректора по развитию и координации Московской школы управления «Сколково».
— Мы предполагаем, что в будущем будут развиваться пять образовательных кластеров: традиционные институции, такие как бизнес-школа «Сколково», МГУ и т.д; региональные технологические игроки, например, Mail.ru и «Яндекс»; глобальные бренды от Стэнфорда до Google; peer-to-peer-образование; платформенное обучение, например, Skyeng. Давай посмотрим на будущее и на конкуренцию, формирующую его.
— Мы сейчас говорим о ситуации, когда начинается — или начался — мировой кризис. Если посмотреть на последние 40 лет, можно увидеть, что в любой кризис образование всегда дает «свечку» роста.
— В бизнес-школах в любой цикл кризиса появляется очередь из желающих учиться практически с первыми признаками рецессии.
— Потребность инвестировать в себя появляется в кризис и отсутствует в мирное время, потому что перестают работать привычные шаблоны. Как только начинается вариативность, неопределенность, мозг начинает впадать в тревогу и заставляет идти на разведку в это самое будущее, чтобы обучить свои нейросети. Это первый постулат.
Второй постулат: мы живем в такое время, когда скорость изменений нарастает, и на фоне больших кризисов возникают мелкие личные кризисы, у каждого человека в свое время. У самых разных людей начинает неожиданно меняться ландшафт, хотя они честно работали в своей отрасли много лет.
Соответственно, первый вопрос, на который нужно ответить: способно ли образование решить эту задачу? И дальше, если посмотреть на те кластеры, которые ты называла, можно сделать первые гипотезы, кто успевает, а кто — нет.
Все формальные институции работают в этом смысле очень плохо. На самом деле, все дополнительное образование является таким буфером ошибок: если бы традиционное обучение успевало за изменениями, частному бизнесу в этом вопросе места бы не было. И можно смело говорить, что в перспективе пяти лет первый кластер будет отставать и дальше: он не способен за это время измениться. Наверное, самый яркий пример — это IТ-индустрия. Текущий дефицит IТ-специалистов у нас — около 2 млн человек. Традиционное образование эту задачу даже за десять лет не решит. Но зато ее решат те, кого ты называешь местными, национальными игроками, платформами.
— И есть еще один игрок, который тоже начинает вынужденно принимать в этом участие — это крупные корпорации.
— Да. Более того, некоторые корпорации еще в начале 1990-х годов начали сотрудничать с университетами и восполнять пробелы там, где вузы не успевали подстроиться под новые реалии.
— Кафедры открывали.
— Да. В смысле это история про то, как компенсировать недостаток компетенций при условии, что ты не можешь создать полноценный бизнес в этом.
— То есть традиционное образование фактически создало нишу для вас и сказало: «Приходите быстрее, запрос есть, но я его в полной мере удовлетворить не могу», правильно?
— Правильно. Только еще надо сказать, что оно и свой собственный рынок разрушило.
Традиционное образование было монополистом на рынке экономики внимания и всего, что касалось возможностей для саморазвития. Но мир изменился, а оно нет. Теперь образование не престижно, как форма повседневной деятельности.
— Ты, наверно, знаешь эту мантру про персональные треки в образовании. Об этом все сейчас говорят.
— Да, эта смена парадигмы кажется мне достаточно революционной. Образовательные институты всегда учили людей, но никогда не учили человека.
— Группы.
— Точно. В этом разница. Я учу конкретного человека, при этом имею представление, что он знает, а чего нет, понимаю, к чему он хочет прийти и как ему дойти из точки А в точку В. Это принципиальное изменение, к которому мы движемся, потому что все люди разные, и цели с задачами у них различаются. Два человека, которые хотят стать условным маркетологом, будут идти к этому разными путями.
— У меня к тебе вопрос этический: кто владелец знаний о моем образовательном прогрессе — я, как ученик, или ты, как платформа?
— И то, и другое.
— Дальше вопрос их открытости и сохранности. Можно представить гипотетическую ситуацию, когда лет через семь какая-нибудь корпорация скажет: «Найдите мне всех, у кого по креативности было «5», по аккаунтингу «5+», и т.д». Тогда мы приближаемся к некой цифровой евгенике.
— Почему евгенике? Давай начнем с того, что рынок труда и рынок образования — это один и тот же рынок.
— Конечно.
— Если работодатель хочет найти человека, соответствующего определенным параметрам, и мы не вернулись в 1860-й, за год до отмены крепостного права, тогда все нормально. Найти лучший «fit» — это в целом для всех хорошая ситуация.
— Дальше: мы его «замэтчили», что это дает нам, работодателям, и самому человеку?
— Далее у работодателя есть возможность подбирать людей с нужными hard и soft skills. Это на самом деле мечта любого работодателя — понимать, кто тебе сейчас лучше всего подходит.
Но есть и обратная сторона, и она мне очень нравится.
Я верю, что через Х лет какой-нибудь персональный ассистент будет говорить: «Саша, в твоей отрасли начинается трындец. Судя по тенденциям, скоро на рынок выйдет еще 50 тыс. специалистов, таких как ты. Смотри, 5% вероятности, что ты останешься на своем рабочем месте, 15% — что ты перейдешь в эту отрасль, 70% — в эту. Тебе нужно доучиться вот этому, в запасе есть 1,5 года, go».
Так мы сразу решаем проблему с мотивацией: ты понимаешь, зачем ты учишься, сразу появляется некоторый road map. И тогда мы получим куда большую осознанность в подходе к образованию, чем имеем сейчас.
— То есть предиктивные образовательные навигаторы будут тебя направлять в рамках выбранной колеи?
— Если у тебя есть выбранная колея, тебя не надо направлять. Но у большинства людей ее нет, им все равно, лишь бы не ухудшить уровень жизни. Слишком многое сейчас от карьеры зависит: где учатся твои дети, чем лечатся родители, что ты ешь, где живешь.
— Про AR, VR и геймификацию. Многие сейчас экспериментируют с внедрением этих технологий в образовательный процесс, но пока не очень получается.
— Еще технологически рано: девайсов пока слишком мало, они не получили распространения. Кроме того, ими пытаются решать гуманитарные проблемы, затыкают историю с вовлеченностью. Несколько месяцев назад, весной 2020 года, все увидели, что случается, когда удаленка показывает неэффективность.
— Я знаю этот твой тезис, что удаленка не выявила проблем онлайн-обучения, а, в первую очередь, показала убогость офлайн-образования.
С другой стороны, всегда надо обращаться к опыту старших товарищей, которые на этом уже собаку съели. Например, индустрия развлечений. У них пока VR не пошел, но все очень хорошо с драматургией и красивой картинкой, а их уже можно тянуть в образование и пытаться уже дальше с этим что-то сделать.
Что касается геймификации. Очень хорошо, когда ты понимаешь, что и зачем ты делаешь.
Если ты просто хочешь получить показатели того, что человек проводит у тебя много времени, скорее всего ты занимаешься не образованием, а развлечением.
Так что давайте сначала разберемся с тем, что мы делаем, а уже потом будем думать, какими техническими средствами этого достичь. Но, конечно, можно спокойно продолжать заниматься VR, потому что это, как минимум, красиво.
— Когда ты начинаешь разговаривать об этом с представителями государственных образовательных учреждений, ты понимаешь, что вы в разной понятийной среде живете?
С ними надо разговаривать о том, что у них болит. В области VR и геймификации у них ничего не болит. Но у них есть много других вещей, в которых большая потребность. Например, существует огромный запрос на антифрод-технологии: как сделать так, чтобы школьники и студенты не списывали.
Сейчас время, когда к ним нужно приходить и говорить «возьми», а не говорить «дай». Не надо говорить учителю: «А какого черта ты не смыслишь ничего в YouTube и не можешь привести ребенку современный пример?» В смысле ты, конечно, можешь спросить, но сначала сними с учителя всю непрофильную нагрузку, дай ему возможность подумать, позаниматься этим вопросом, а уже потом спрашивай. Сейчас ему никто этой возможности не дал.
— Как вы учите учителей? У вас же есть метрики, которые показывают не только динамику слушателя, но и динамику учителя.
— На самом деле есть, наверно, две ключевые вещи, кроме трудовой дисциплины (что тоже для многих неочевидно). Первое — это вывод знания в действие. Чтобы преподаватель мог на любом этапе объяснить человеку, что он уже сегодня может сделать с этой новой информацией, зачем он это учит и как это соотносится с его целью.
Второе — умение работать с мотивацией. Это бич нашей педагогической системы: она никогда не рассматривала вариант, что у ученика любого возраста есть свобода воли, что он вообще-то личность.
— Посмотрим в будущее — на десять лет вперед. Мы с тобой в 2030-м. Что происходит в мире вокруг нас?
— На самом деле все сильно зависит от того, какая политическая система будет в стране.
Если мы предположим, что останется все, как есть, я думаю, что мы увидим возникновение EdTech — сейчас как таковой полноценной отрасли еще нет, она слишком молодая. Второе — она действительно станет достаточно консолидированной.
Я уверен, что, так или иначе, рынки HRTech и EdTech начнут постепенно сливаться — сначала сверху во взрослом профессиональном образовании, и дальше, спускаясь вниз. Кроме этого, технологии, алгоритмы персональных ассистентов, которые сейчас достаточно разрозненны, научатся нам советовать треки профессионального развития под наши цели.
Больше информации и новостей о трендах образования в нашем Telegram-канале. Подписывайтесь.