А в чем тренд?
Все кризисы отличаются друг от друга, но у всех них есть одно сходство: каждый трудный период заставляет людей адаптироваться. РБК Тренды разбираются в специфике различных кризисов прошлого и анализируют реакции людей, которые с ними столкнулись, чтобы понять, как их модели поведения могут помочь пережить нынешний.
Азиатский финансовый кризис 1997–1998 годов стал огромной травмой для стран этого региона. Если оценить глубину падения и масштаб изменений, которые этот кризис вызвал, то Великая депрессия окажется вполне уместной аналогией из истории западной экономики.
Вот лишь несколько характерных цифр. На момент 1998 года падение ВВП среди стран Азии варьировалось от астрономических 14% в Индонезии до 0,5% на Филиппинах. Уже к осени 1997 года таиландский бат по отношению к доллару обвалился на половину, южнокорейский вон, который торговался на уровне 900 упал до 1695 за доллар, а к середине 1998 года индонезийская рупия по отношению к доллару подешевела почти в семь раз. При этом, если в 1997 году номинальный ВВП стран АСЕАН (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии) в американских долларах упал на 9,2 млрд, то в 1998 году он просел почти на треть, то есть на 218 млрд.
Де-факто азиатский кризис стал большим психологическим потрясением не только для региона, но и для всего мира. Он показал, что глобализация несет в себе не только огромные возможности, но и колоссальные риски. Экспортоориентированные экономики Азии, которые пользовались портфельными и краткосрочными инвестициями, изначально находились в хрупком положении.
Кроме того, стало ясно, что универсального для всех стран рецепта успешной модернизации и процветания не существует. Принципы Вашингтонского консенсуса оказались ограниченными. Культурную и социальную специфику конкретной страны из экономических процессов не вынуть, что хорошо продемонстрировали азиатские государства, столкнувшись с катастрофой.
Стратегию выживания и выхода из кризиса эти страны также вырабатывали по-своему. Одни, как, например, Южная Корея или Индонезия сделали ставку на Международный валютный фонд (МВФ) и решительную перезагрузку корпоративного сектора. А Малайзия, напротив, решила отказаться от услуг международных институтов и пошла путем экономического национализма, стремясь защитить свои активы от внешнего капитала.
Болезни быстрого роста
В своей статье, описывающей, как азиатский кризис повлиял на жизнь южнокорейских семей, исследователи Сын Ген Ким и Джон Финч так описали впечатления от столицы страны накануне экономической катастрофы.
«Когда мы прибыли в Сеул в августе 1997 года, то столкнулись с процветающим и преуспевающим обществом. Оно было даже слишком процветающим, — пишут исследователи. — Универмаги были настолько переполнены [людьми] в выходные дни, что было трудно протолкнутся. Огромное количество новых автомобилей создавали постоянные пробки и затрудняли парковку. А газеты пестрили оптимистичными оценками экономики, ссылаясь на мнение экспертов».
Действительно, начиная с 1960-х года рост экономик стран региона был настолько стремительным, что их прозвали «азиатскими тиграми». Среднегодовой темп прироста ВВП в Южной Корее составлял 7,2%, в Малайзии и Сингапуре — 8,7%, Таиланде — 8,4%, Индонезии — 7,6%.
Однако в реальности это процветание оказалось хрупким, поскольку не было в достаточной степени защищено государством и законом, было слишком ориентировано на экспорт и не обеспечено развитой и прозрачной финансовой системой. А внешние инвестиции, которые так обильно приходили в регион, как правило, были короткими, что сразу создавало огромные риски в случае подрыва экономической стабильности.
Екатерина Колдунова, директор Центра АСЕАН, доцент кафедры востоковедения МГИМО МИД России:
«С 1980-х годов в азиатских странах начался настоящий бум экспортоориентированной модели развития. Сначала речь шла о несложных видах промышленности, например, пищевой. Но к 1990-м годам эти страны дошли до IT-сферы, а также сборочного и автомобильного производства. И тут оказалось, что за таким ростом экономики не поспевало устройство финансового сектора. Стало выдаваться слишком много ничем не обеспеченных кредитов, а государственные долги росли с огромной скоростью».
Например, масштабное городское строительство в Бангкоке и, в целом, стремительная индустриализация в провинциях Таиланда, начавшиеся в 1990-е годы, были обеспечены иностранными кредитами, которые выдавались под высокие проценты. Как следствие, государственный долг страны вырос с 31 млрд бат в 1992 году до 90 млрд бат в 1996 году.
Масло в огонь подливали и внутренние проблемы азиатских стран, которые до наступления кризиса игнорировались. Например, можно назвать непрозрачность банковского сектора, который плохо контролировался государством. Или высокий уровень коррупции, приятельский капитал (тесные и удобные отношения, которые устанавливаются между крупным капиталом и бюрократическим аппаратом) и непотизм, из-за которых, в частности, априори нерентабельные бизнес-проекты получали финансовую поддержку.
В первую очередь это касалось Малайзии, Индонезии и Южной Кореи. Так, в Южной Корее уже с 1970-х годов в ведущих компаниях все полномочия и командные высоты были сконцентрированы в руках семейных чеболей (южнокорейская форма организации финансово-промышленных фирм, которые находятся в собственности одной семьи), которые выстроили жесткую иерархическую вертикаль. По своему усмотрению они имели право использовать финансовые ресурсы практически в любых объемах и, как показал кризис, делали это не всегда эффективно.
Наконец, у государств региона не было продуманной программы социальной защиты, которая могла бы застраховать от рисков, что впоследствии только усугубило социально-экономические шоки.
При этом нельзя сказать, что правительства не видели признаков надвигающийся катастрофы, считает Виктория Самсонова, руководитель и ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Китая и современной Азии РАН.
Виктория Самсонова:
«Тревожные звонки были, но их предпочли не замечать. Скажем, в Южной Корее на момент 1997 года объемы внешней задолженностей крупнейших компаний (чеболей) и финансовых институтов Республики Корея били просто все рекорды: они в несколько раз превышали золотовалютные резервы страны. И конечно, государство все это прекрасно видело. Более того, оно видело, как начали ломаться экспортные показатели страны, поскольку стали расти издержки производства и падать конкурентоспособность южнокорейских товаров на внешних рынках, что тут же ударило по выручке компаний».
Эффект заражения
Таким образом, к середине 1990-х годов сложились все условия для начала «идеального шторма». Нужен был только спусковой крючок, чтобы дать ему волю — и им предсказуемо оказалась внешняя конъюнктура. Как только спрос на продукцию стран азиатского региона стал падать из-за роста себестоимости и появления более доступного товара в Китае и Японии, он тут же потянул за собой доходы местных компаний, а с ними — и курсы национальных валют.
Первый гром грянул в Таиланде. Местное правительство для привлечения больших иностранных инвестиций долгое время поддерживало фиксированный курс бата к доллару. Когда же в 1995 году доллар подорожал, бат оказался переоценен и правительству стало сложно выплачивать проценты. Предвидя обесценивание бата, спекулянты начали атаки на тайский бат.
«В итоге, в июне 1997 года правительство Таиланда израсходовало практически все свои резервы на поддержание валюты и было вынуждено отказаться от фиксированного курса. Это сразу обернулось массовым бегством капитала. Бат обесценился. Банки осознали, что выдали слишком много необеспеченных кредитов. Начались веерные банкротства фирм», — рассказывает Екатерина Колдунова.
Вскоре экономический спад перекинулся на другие страны региона — Малайзию, Индонезию, Филиппины, Гонконг, Сингапур и Южную Корею. Это явление впоследствии назвали «эффектом заражения» (contagion effect).
Уже в июле 1997 года к плавающему курсу национальной валюты перешло малайзийское правительство, что привело к более чем двукратному обесцениванию валюты и падению фондового рынка (индекс Фондовой биржи Куала-Лумпура опустился почти на 45%). В Индонезии местная валюта по отношению к доллару упала сначала до отметки 3600 рупий, а уже к январю 1998 года до 10000, в то время как инфляции очень быстро стала гиперинфляцией, подскочив в 10 раз (с 6,2% до 60%).
Позднее всех кризис достиг Южной Кореи. Однако уже в 1998 году ВВП страны упал на 7%, что было очень болезненно, если учесть, что на протяжении 1990-х годов среднегодовые темпы прироста экономики составляли те же 7%. При этом валютных резервов страны не хватало, чтобы покрывать огромные долги. В итоге, каждый двадцатый житель Южной Кореи лишился работы, а порядка 80% домохозяйств ощутили на себе падение доходов.
«Спасите наших кормильцев»
Масштаб кризиса, который разразился в азиатском регионе, не мог не коснуться самых основ азиатских обществ. Например, в Южной Корее произошло стремительное сокращение численности среднего класса. Если исследование Института налогообложения (The Tax Research Institute, University of Seoul) 1997 года показало, что порядка 60% корейцев считало себя «средним классом», то уже в июне 1998 года в исследовании Института экономических исследований Hyundai отмечалось, что количество людей, относящих себя к этой группе, снизилось до 34,8%.
В свою очередь, в Индонезии и Малайзии появилась новая социальная группа «городских бедных», состоящая из бывших сотрудников банков и офисного сектора. В целом, наиболее уязвимыми демографическим когортами в условиях огромной конкуренции за рабочие места стали начинающие сотрудники и люди пожилого возраста.
Закономерной реакцией на кризис стал и взлет преступности. В Малайзии, согласно отчету Департамента полиции за июль 1998 года, индекс преступности увеличился на 31% по сравнению с тем же периодом годом ранее. При этом частыми стали случаи насилия на этнической почве. Подобные инциденты регистрировались, к примеру, в Индонезии, где местные этнические китайцы из деловых кругов подвергались регулярному насилию и грабежу.
Помимо этого, кризис показал, что прежние модели социального устройства, существовавшие в некоторых азиатских странах, оказались дисфункциональными в условиях турбулентности. К примеру, по словам Викторий Самсоновой, конфуцианская культура корейского общества, с ее подчеркнутой патриархальностью, привела к тому, что женщин старались увольнять в первую очередь, а мужчины, которые также массово подверглись сокращению, оказались не у дел и впадали в глубокую депрессию.
Виктория Самсонова:
«Мужчина в Южной Корее всегда считался «главным добытчиком» в семье. Обычно он работал в одной компании на протяжении всей жизни, а после выхода на пенсию получал от нее крупную сумму денег. Теперь представьте, что случилось к концу 1997 года, когда начались массовые увольнения? Последовал резкий всплеск суицидов, особенно среди мужчин трудоспособного возраста».
«Мой отец печален и зол», «я могу понять, почему мой отец выглядел таким усталым, когда возвращается домой из офиса», «мои мать и отец часто ссорятся». Такие ответы стали обычными среди южнокорейской молодежи, когда их опрашивали местные исследователи.
Более того, следствием патриархальности корейского общества стало усиление давление на женщин. С одной стороны, государство, пресса и бизнес призывали их не уставать поддерживать «кормильцев семьи», оказавшихся в трудном положении. В одной рекламе пива было, например, показано, как девушка передает своему молодому человеку бумажник под столом, чтобы тот сделал вид, что сам расплачивается в баре.
С другой стороны, растущая безработица деформировала прежнюю модель гендерных ролей. Чтобы свести концы с концами, женщины часто были вынуждены искать работу, однако сразу сталкивались с предсказуемыми трудностями. Устроиться было трудно и исходя из объективных экономических причин, и ввиду культурных предрассудков. В итоге, приходилось довольствоваться низкооплачиваемым и неквалифицированным трудом.
Золото всей страны
Тем не менее, экономическая катастрофа стала катализатором низовой самоорганизации во всех пострадавших странах и патриотического подъема, который продемонстрировали не только обычные граждане, но и бизнес. Например, в Таиланде ответом на сокращение бюджетных трат стало распространение народных организаций, которые занимались развозом воды, решением кредитных задолженностей, помощью женщинам и молодежи и даже выращиванием овощей.
В Индонезии особую роль сыграла активизация традиционных способов взаимодействия. Например, школьные администрации старались закрывать глаза, когда родители не могли заплатить за обучение своих детей, а фабрики регулярно жертвовали продукты питания бедным семьям и пожилым людям.
Всплеск патриотизма продемонстрировало и южнокорейское общество. Как только стало известно, что страна запросила финансовую помощь от МВФ, началась общественная программа с призывом сплотиться и готовиться к жертвам. Об этом писали в газетах, говорили на телевидении и буквально призывали в парках и на улицах. Широко разошелся призыв стараться покупать продукцию только отечественного производства. Или сдавать золото, чтобы пополнить золотовалютные резервы страны.
О начале такой акции среди своих сотрудников сначала объявили Samsung и Daewoo. Вслед за ними к акции присоединились местные религиозные конфессии. А затем она охватило большие слои общества. «В кампании приняли участие 3,49 миллиона человек, которые принесли кольца, ожерелья и другие золотые предметы. Другими словами, 23% от всех 15 миллионов домохозяйств Кореи приняли участие [в кампании]», — сообщала газета The Korea Herald («225 Tons of Gold Collected in Campaign Since January», Korea Herald, Mar. 16, 1998).
В свою очередь, многие работодатели стремились до последнего избегать повальных увольнений. Исследование Федерации корейских профсоюзов показало, что в половине из 400 опрошенных компаний для этого был введен мораторий на найм новых сотрудников, в 17% использовали досрочный выход на пенсию, а 14% предприятий пошли на сокращение рабочих часов. Компании в Малайзии также часто шли на сокращение зарплат или предлагали временный отпуск за свой счет, прежде чем увольняли.
Медленное оздоровление
Самые тяжелые последствия кризиса азиатские государства смогли преодолеть только к концу 1999 — началу 2000 года. Хотя Таиланд «пришел в себя» еще позже: бюджет правительство страны сумело сбалансировать только к 2002 году.
Индонезия и Южная Корея свою антикризисную политику построили на рекомендациях МВФ. Первой стране для структурных реформ и стабилизации макроэкономических показателей было выделено $43 млрд, а второй $58 млрд.
В частности, в Южной Корее основные усилия были направлены на реформы рынка труда, государственного управления, финансов и корпоративного сектора. С 1998 по 2004 годы были закрыты 14 банков, а больше 700 финансовых учреждений были ликвидированы или реструктуризированы. Большие изменения коснулись и чеболей: 11 из 30 финансово-промышленных групп исчезли. В целом, корпоративный сектор страны стал более прозрачным и подотчетным, а его финансовая устойчивость значительно укрепилась.
Полностью была переосмыслена и социальная политика государства, добавляет Виктория Самсонова. «С одной стороны произошел переход от пожизненной системы найма к более гибким трудовым отношениям. Стали развиваться пособия по безработице. Активно заработали профсоюзы, принявшие непосредственное участие в стабилизации ситуации на рынке труда в формате Трехстороннего комитета, в который также вошли представители правительства и работодателей. И в целом прошли очень масштабные процедуры по оздоровлению экономики Южной Кореи», — рассказывает эксперт.
Малайзия, напротив, пошла собственным путем, отказавшись от помощи МВФ. Чтобы сбить первый шок, правительство Махатхира Мохамада ужесточило монетарную политику и усилила контроль за банковским сектором. Позднее было принято решение выработать стратегию по защите экономики от международного капитала и пойти на значительное увеличение государственных расходов, в том числе, в социальной сфере. Все это позволило Малайзии уже к 2000 году выйти на докризисный уровень ВВП.
Вдобавок к этому особую ставку правительство Малайзии сделало на стратегию развития собственной высокотехнологичной промышленности. «Именно в ее рамках Малайзия запустила флагманскую инициативу «Мультимедийного суперкоридора» (МСК), предусматривающего создание национальных индустриальных кластеров и технопарков и привлечение зарубежных IT-компаний», — пишут исследователи Евгений Канавев и Александр Королев.
Наконец, была переосмыслена роль главного регионального института интеграции — АСЕАН. На его уровне, по словам Екатерины Колдуновой, было выработано несколько регуляторных механизмов для страховки на будущее. «Один из них — механизм надзора и контроля, обмена финансово-экономической информацией между членами АСЕАН. Второй механизм — программа азиатских бондов, который позволил странам Юго-Восточной Азии выпускать ценные бумаги, гарантированные государством, доходность с которых аккумулировала деньги на случай кризисов», — резюмирует эксперт.