Об авторе: Михаил Бабенко — выпускник МГУ им. Ломоносова, к.э.н., с 2014 года, директор программы «Зеленая экономика» Всемирного фонда дикой природы (WWF) в России. До прихода в фонд работал в Программе развития ООН (ПРООН), Евразийском банке развития и других институтах развития. В WWF России пришел координатором по нефтегазовому сектору Глобальной арктической программы в 2011 году. В качестве приглашенного эксперта Арктического совета участвовал в разработке соглашения по готовности и ликвидации нефтеразливов. Выступает инициатором развития «зеленого» финансирования: участвовал в выпуске первых в России «зеленых» облигаций, работал над адаптацией Целей устойчивого развития ООН для РФ. По инициативе Бабенко вышел русскоязычный глоссарий по «зеленой» экономике и проведено первое исследование по практике ответственного финансирования в российском банковском секторе.
Для понимания термина «зеленая экономика» нужно осмыслить одну довольно простую вещь: любая деятельность имеет не только финансово-экономический результат, но и внешнее дополнительное воздействие. Как положительное, так и отрицательное. У российского бизнеса до недавнего времени это воздействие было в основном отрицательным — изъятие ресурсов, трансформация ландшафтов, загрязнение окружающей среды. Однако потребителю, особенно так называемому поколению Z, теперь важно не только то, что он покупает, но и история, связанная с производством покупки. И это начинает менять способы ведения бизнеса в сторону экологической ответственности.
Рубль плюс
Возьмем, к примеру, лесное хозяйство: можно оставить после себя пустыню, а можно снова посадить лес, и если правильно ухаживать, через несколько десятилетий иметь на том же самом месте новое сырье. Да, речь идет о дополнительной нагрузке — вложениях, создании инфраструктуры, привлечении мощностей. Но из этого вовсе не обязательно следуют убытки или снижение прибыльности.
Или вот горно-металлургические компании. Почему они начинают иначе смотреть на бизнес? Потому что партнеры задают вопросы: как были добыты эти ресурсы? Оценивают имиджевые риски: не были ли нарушены социальные права работников, нет ли риска аварий, когда, например, может быть истреблено все живое в бассейне реки. Это риски, касающиеся не только самой компании, но и ее кредиторов, покупателей, поставщиков, сотрудников. Снижение таких рисков хоть и требует инвестиций, но в итоге приводит к снижению издержек по всей цепочке поставок. Так реализуется концепция «рубль плюс».
Мы говорим об этом уже лет десять, и лишь недавно нас начали слышать. Мы пытаемся донести до лиц, принимающих решения в государстве и бизнесе, что быть экологически ответственным выгодно. Есть реальные примеры, когда ESG-рейтинг (Environmental, Social, Governance — окружающая среда, общество, корпоративное управление. — РБК) помогал привлечь более дешевые заемные средства. Мне известны как минимум три такие истории у финансовой группы ING, когда для компаний с высоким качеством управления экологическими рисками создавались специальные кредитно-инвестиционные продукты, поскольку такие компании показывают более устойчивый и стабильный рост стоимости.
Бизнес начинает искать новые модели развития. Например, «ноль отходов на полигон» — ищут потребителей на отходы, и это направление превращается в отдельную бизнес-единицу. Сложнее всего здесь дается на самом деле очень простая вещь — сесть и подсчитать. Например, энергоэффективность. Начинаешь разговор об этом, а в ответ: это вы про лампочки что ли? В том смысле, что есть дела поважнее. Но когда стоит вопрос выживания бизнеса, как раз надо ловить мелочи и уходить от подхода Business as usual (все делаем как обычно) — снижать платежи и зарабатывать на том, что приносило убыток или просто выбрасывалось. Потом ведь оказывается, что новые решения становятся экономически выгодными меньше чем за год.
Мы говорили с ретейлерами, подписавшими меморандум об устойчивом развитии, про то, что их побудило к этому. Первое — требование инвесторов, и особенно это важно для тех, чьи бумаги обращаются на биржах за пределами России. Что вы делаете в области устойчивого развития? Как измеряете? Как формулируете свою роль в устойчивом развитии? И инвесторы ожидают конкретные цифры, а от наличия или отсутствия ответов зависит привлекательность компании для инвестиций.
Второе — потребитель. Его роль пока не очень велика, но появляется новый слой покупателей, которым важно, например, что рыба добыта без ущерба экосистеме. Они ищут на полках магазинов наклейки «эко». Хотя часто такие наклейки не имеют реального отношения к экологической безопасности, появился даже термин «гринвошинг», или «зеленый камуфляж». Но факт остается фактом: ретейлеры адаптируют полки под спрос, им приходится считаться с изменениями спроса, и это сказывается на их поставщиках.
И есть еще один неожиданный драйвер: требования сотрудников. Людям действительно не все равно, в какой компании они работают.
Конечно, если бизнес-модель заточена на снятие сливок и исчезновение, то ответственное ведение дел для компании неактуально. Но уже пора понять: от нас зависит, что останется нашим детям.
Молодо-зелено
Да, «зеленую наклейку» в магазине чаще всего требуют представители поколения Z, которое «еще не окончило колледж» и на которое «мы еще посмотрим через десять лет». Грета Тунберг высказалась от имени этого поколения, и хотя за ней есть целое движение молодежи, реальных рычагов в части принятия решений пока нет. И, может быть, во многом это дань моде. Предсказывать, как поведет себя поколение Z через десяток лет, вряд ли возможно. Но каждое поколение оставляет след в образе жизни.
Хиппи нам оставили не только джинсы — мода прошла, но мир уже перестал быть таким, каким был до них. И новая мода может в итоге оказаться новой экосистемой, новой природой нашего мира.
Осознанный выбор, поиск новых бизнес-моделей — это все может стать очень мощным драйвером новых технологических решений и побочных продуктов. Многие решения можно найти у самой природы: взять те же деревья — вновь посаженный лес, за которым ухаживают, растет быстрее, он более качественный, лучше поглощает углекислоту, восстанавливает экосистему для дикой природы. И его опять можно вырубить и опять посадить.
Крупные компании, управляемые иногда теми самыми бывшими хиппи, смотрят больше чем на десять лет вперед. И им нужно искать решения, чтобы соответствовать массовому спросу. Протест нового поколения направлен против медлительности чиновников. Но многие государства уже принимают стратегии «зеленого» развития. И мы видим их первые результаты — например, страны Скандинавии целенаправленно уходят от использования углеводородов. А иногда это не превентивная, но вынужденная мера. В 2013 году Казахстан принял стратегию перехода на «зеленую экономику»: страна просто поняла, что к 2025–2030 годам столкнется с дефицитом пресной воды. Китай делает сегодня фантастические вещи — правда, сначала пришлось столкнуться с тем, что во многих городах стало сложно передвигаться без респиратора. Дышать нечем, и китайцы теперь ограничивают кредитование для загрязняющих воздух предприятий, и действуют очень быстро. Они уже отказались от строительства 150 угольных электростанций, вводят мораторий на рубку лесов.
Что такое хорошо и что такое плохо? Если решения принимаются на волне, на хайпе, и эта волна превращается в необдуманное регулирование — это нехорошо. Это рост административной нагрузки, риск появления финансовых пузырей. Но все больше компаний становятся «зелеными», потому что это выгодно и создает дополнительную стоимость, обеспечивает ресурс на десятилетия вперед. Например, ретейлеры, получающие овощи и фрукты с Севера Африки. Климат меняется, и может оказаться, что продуктов оттуда скоро не будет — так что ретейлерам просто приходится заниматься охраной природы и адаптацией, чтобы снижать долгосрочные риски. И самый большой плюс — эту пользу обязательно оценит потребитель.