Наталья Зубаревич — о том, какое будущее ждет «четыре России»

Урбанизация и экономическая перезагрузка территорий

— Как будут меняться «четыре России» в ближайшие десятилетия?

— Не стоит ждать ничего радикально нового. В стране и дальше будет происходить миграция в большие города, в «первую Россию». Урбанизация будет продолжаться, доля населения крупных городов в структуре расселения станет потихонечку расти за счет миграции более молодой возрастной группы. У нас уже в городах-полумиллионниках и миллионниках суммарно живет треть населения страны, а в ближайшие десятилетия эта доля станет еще выше.

«Вторая Россия» — как средних индустриальных городов, так и не очень индустриальных — будет стареть дальше. Из нее продолжит уезжать молодежь, как и из «третьей России», периферийной — малых городов и села.

Население «четвертой России», это республики Северного Кавказа и юга Сибири, пока сокращаться не будет. Да, в Северной Осетии, Адыгее уже нет высокой рождаемости. Но она есть в Чечне, Дагестане и Ингушетии, а также в Туве. Но уже в следующем поколении рождаемость и здесь будет снижаться.

— СВО и частичная мобилизация никак не отразятся на этих трендах?

— Отразятся, но только как ускорители. Поскольку под мобилизацию чаще попадали жители «второй» и «третьей России», то доля молодых мужчин здесь будет сокращаться еще быстрее. Депопуляция ускорится, как и дефицит кадров.

В «первой России» больше «поуехавших», образованного населения крупных городов. Если оперировать оценками от полумиллиона человек до 700 тыс., оставляя за скобками вопрос, сколько из них вернется обратно, то это незначительная доля. На фоне порядка 50 млн, живущих в этой России, это процент, может быть, полтора. Но это тот случай, когда важнее говорить не о количестве, а о качестве.

Уезжают те, кто может адаптироваться в другом месте, то есть люди с лучшими компетенциями. Кроме того, это люди, как правило, с гуманистическими ценностями. Опять-таки, мы не знаем, какая часть из них вернется и какая останется, адаптировавшись к жизни в другой стране. Но отъезд усиливает кадровый голод в России.

— Тем не менее, если иметь в виду «вторую Россию» и «третью», можно ли говорить о том, что мобилизация и серьезная раскачка ВПК приведут к тому, что произойдет экономическая перезагрузка этих территорий?

— Если говорить не о крупных индустриальных городах, а о тех, что поменьше, с не очень диверсифицированной промышленностью, где есть крупный военный завод, то такие города сейчас, конечно, переживают расцвет. Но он закончится, потому что он обеспечен бюджетными деньгами. Как только денег станет меньше, подъем закончится. Это же не рынок, это гособоронзаказ. Это временное явление.

— Но сами эти деньги не «осядут»? Не станут катализатором для развития того же малого бизнеса?

— Нет. Первое, на что они пойдут у людей, — возврат кредитов. Второе — чаще всего покупка машины, если платят дольше. Если получили гробовые или по ранению, семьи пытаются решить жилищный вопрос, берут ипотеку. В основном это потребительские расходы.

Если говорить о социальном эффекте мобилизации, то возвращение во «вторую» и «третью Россию» бывших фронтовиков, скорее всего, приведет к росту напряжения. С одной стороны, эти люди будут требовать себе других зарплат. С другой стороны, свою роль будут играть психологические травмы: безусловно, уровень насилия будет расти.

Индивидуальные стратегии россиян

— Много говорят о том, что в последние годы люди все чаще бегут из больших городов — эмигрируют в малые города и поселения. Особенно заметно это стало во время пандемии. Этот тренд, на ваш взгляд, не имеет значения, если говорить о будущем урбанизации России?

— Нет, в основном уезжают в частные дома в пригородах. В прошлом году объем ипотечных кредитов на индивидуальное жилищное строительство вырос в три раза. По сути, это процесс субурбанизации, когда жители крупнейших городов, особенно Москвы и Санкт-Петербурга, перебираются в ближние пригороды, в собственные дома. Субурбанизация давно идет во многих развитых странах.

Переезды из крупных городов в малые и в сельскую местность случаются намного реже и чаще не от хорошей жизни. Это дауншифтинг. Это делают, например, чтобы решить жилищную проблему детей. Скажем, денег у вас нет, а дети выросли. Тогда мать покупает домик где-нибудь в Ярославской или Тверской области, а квартиру оставляет детям. Либо перебираются в тихое место и сдают свою московскую квартиру, получая дополнительный доход.

— То есть это пессимистическая стратегия.

— Нет, она адаптационная. Вы же решаете жилищную проблему детей, получаете дополнительный доход от сдаваемой в Москве недвижимости. Но при этом теряете лучшие условия проживания в части социальных услуг, здравоохранения, более высоких зарплат.

— У этой адаптационной стратегии есть будущее?

— Она продолжится, вопрос в масштабах. Если урбанизация — это масштабный и длительный процесс, отток в пригороды — тоже устойчивый тренд, но он значительно меньше, то отъезд из крупных городов на периферию по масштабам просто несопоставим, он небольшой.

От Москвы до Дальнего Востока

— Существуют разнообразные программы развития малых территорий, небольших городов, сельской местности. Можно ли считать это попыткой власти как-то остановить депопуляцию в «третьей» и «четвертой России»?

— Это попытка благоустроить страшно запущенные средние и малые города и сельские территории. Эти программы по деньгам маленькие, они вряд ли существенно изменят состояние малых и средних городов, которых в России около 900. Ну размажете вы эти несчастные 20–50 млрд руб. по ним и что получите?

Вы же понимаете, что это средства на детскую площадку, на озеленение. Хорошо, вот вы благоустроили центральную площадь. Но что у вас изменилось в образовании, здравоохранении, до которого не доедешь, потому что современного уровня медицинские услуги теперь можно получить только в областной больнице?

— Если говорить о регионах России, у каких из них в долгосрочной перспективе есть наибольший потенциал для развития?

— Московская столичная агломерация и питерская агломерация. Тут ничего сенсационного нет. У крупнейших агломераций большой потенциал развития.

Всегда было выгодным приморское положение на торговых путях — на западе, в Ленинградской области и на юге, но российская политика внесла свои коррективы. Теперь, когда с Европой окно закрыто надолго, становится тяжелее. Особенно на Северо-Западе, тесно связанном торговлей с Европой.

При этом Приморский край в ходе «поворота на Восток» будет развиваться быстрее, в основном за счет логистики. Однако «поворот на Восток» — это длительный тренд, требующий огромных инвестиций в инфраструктуру. Более устойчиво будет развиваться аграрный юг — Черноземье, регионы ЮФО, его продукция востребована глобальным рынком.

— Может ли Северный морской путь дать значимый эффект для развития северных и восточных регионов России?

— Он будет способствовать вывозу сжиженного российского газа с Ямала. Предполагается, что по Севморпути будут возить нефть с нового месторождения «Роснефти» на Таймыре, но в него надо лет пять-восемь инвестировать. А каким будет спрос на нефть к концу этого десятилетия, неизвестно. Этот проект выглядит очень рискованным.

— Но о Северном морском пути говорят еще и как о перспективном транспортном коридоре.

— Тут вопрос, кто им будет пользоваться. Ну, например, могут китайцы повезти по нему что-то в Европу. Но для этого нужно будет оборудовать глубоководные порты. Потребуется большой ледокольный флот для круглогодичной проводки судов. То есть тут опять вопрос в огромных деньгах. В российском случае — речь о бюджетных деньгах, а с ними сейчас непросто.

Да, этот проект может существовать, но говорить сейчас о том, что в ближайшие десятилетия это даст заметный толчок северным и восточным территориям России, преждевременно.

Индустриальный профиль регионов на фоне дефицита кадров

— Стоит ли ждать каких-то изменений в индустриальном профиле российских регионов в ближайшие десятилетия?

— Значимых изменений не было за минувшие 20–25 лет, и пока нет оснований полагать, что что-то изменится в будущем. Сейчас мы видим, что быстро растут оборонно-промышленные производства, но это продлится до тех пор, пока их будет в таких объемах финансировать государственный бюджет.

Вообще большие структурные сдвиги происходят очень редко. Например, быстрый рост экономики Сахалина. Туда пришли две глобальные нефтяные компании и в рамках соглашения о разделе продукции сделали огромные инвестиции в проекты «Сахалин-1» и «Сахалин-2». Через десять лет проекты заработали в полную силу и резко ускорили развитие острова. Сейчас иностранцы ушли, а на российские деньги поднять такие капиталоемкие и высокотехнологичные проекты трудно.

— Импортозамещение в перспективе десятилетий тоже не поможет, если говорить о трансформации индустриального профиля регионов?

— Конечно, что-то делается. Многое мы теперь сами будем производить, хотя часто дороже и хуже по качеству. К примеру, семена планируем импортозамещать, хотя это за год не делается. Те, кто занимается макроэкономическим анализом, в один голос говорят, что в первую очередь происходит поиск альтернативных поставщиков и в гораздо меньшей степени — импортозамещение. Потому что очень многое просто невыгодно производить только на Россию.

— Просто внутренний рынок не потянет?

— Да, он маленький, спроса не будет. Вы не отобьете ваши издержки. Поэтому говорить о тотальном импортозамещении в России просто смешно.

— Тем не менее кажется, что процесс импортозамещения, пусть и точечного, в России надолго. Можно ли ожидать того, что оно приведет к усложнению общества? Будет больше специальностей, больше экспертизы, больше кадров с разными компетенциями?

— Вряд ли. У нас сейчас основная проблема — это растущий дефицит кадров. Он будет с нами все 2020-е годы — такая возрастная пирамида сложилась. Была бы страна в другом состоянии, бизнес мог бы закупать современное оборудование, которое снижает потребность в рабочей силе, но в нынешней ситуации нам его вряд ли кто-то продаст. В лучшем случае придется ввозить окольными путями.

Дефицит кадров особенно силен для синих воротничков — как для простых рабочих, так и высококвалифицированных. Попробуйте найти сварщика пятого-шестого разряда — долго будете искать, это проблема. А вы говорите об усложнении общества.

Поэтому зарплаты растут и дальше будут расти, ими квалифицированные кадры переманивают с одного предприятия на другое.

Как меняется демографический портрет страны

— Вы уже касались демографической ямы. Если говорить о перспективе ближайших десятилетий, что может сделать государство, чтобы смягчить этот кризис?

— Власти недавно ввели материнский капитал на первого ребенка, и все демографы ахнули. Первый ребенок рождается и так, без стимулирования. Экономические факторы влияют на рождение второго и последующих детей. Перенос на первого ребенка основной части маткапитала сокращает вероятность рождения второго ребенка, не говоря уже о третьем.

В 2022 году была введена правильная мера — помощь малоимущим семьям с детьми до 17 лет. Но ее надо было вводить давно. Государству нужно больше вкладывать в инфраструктуру детства: в доступные детские сады, бесплатные детские кружки, здоровье и отдых детей. Но я сомневаюсь, что оно в ближайшие годы на это пойдет.

— Игра с ипотечными процентами — это хорошая мера в плане демографической политики?

— Ипотека — важный инструмент, помогающий решать жилищные проблемы. Проблема в географии. Если взять весь объем ввода жилья в стране по 2022 году за 100%, то 35% от него пришлось суммарно на Москву и Московскую область, Санкт-Петербург и Ленинградскую область, а еще на Краснодарский край. А вот на весь Дальний Восток — всего 3,5%, несмотря на дальневосточную ипотеку под 2% годовых. Предпочтения населения для проживания очевидны. Ипотека помогает людям решать жилищный вопрос, но в то же время она способствует концентрации населения в тех местах, куда и так ехали мигранты.

Конечно, если решается жилищный вопрос, семье легче родить второго ребенка. Но не стоит забывать про фактор чудовищной неопределенности после февраля 2022 года. Когда он исчезнет, не знает никто.

— Как на российский рынок труда повлияет старение населения?

— Рабочая сила сокращается. Когда я выступаю с лекциями перед бизнесом, постоянно говорю им свой лозунг: «Долой эйджизм, долой сексизм. И женщин будете брать на работу, и лиц предпенсионного возраста будете брать. Никуда вы не денетесь».

— А если опять возвращаться к государственной политике, какие меры тут могут быть приняты, чтобы решить самые острые кадровые проблемы?

— Есть классический путь, которым прошли все европейские страны. Сначала в растущую Германию и Францию ехали итальянцы с бедного юга, потом туда поехали турки, а потом Африка. У России в этом плане есть только один «резервуар» — Средняя Азия.

Отчасти это поможет решить проблему с неквалифицированной рабочей силой. А вот как обеспечить себя квалифицированными работниками — это задача намного более сложная. У молодых людей часто нет мотивации обучаться техническим специальностям, они не рвутся идти работать на заводы. Идет конкуренция между различными секторами экономики, и пока сервисы выигрывают эту конкуренцию у промышленности.

Совсем недавно вице-мэр Москвы Анастасия Ракова сообщила, что в этом году столичные школьники получили хорошие баллы на ЕГЭ по физике и математике. В регионах ситуация хуже: там заметна тенденция уменьшения числа сдающих ЕГЭ по физике, математике, химии.

— То, что сервисы выигрывают конкуренцию у индустрии, — это плохая новость для будущей России?

— Это структурные изменения на рынке труда, которые идут во всех средне- и более развитых странах. Нравится это или нет, но к ним нужно приспосабливаться.

Тренды на будущее

— Вы много говорили о неизбежности процесса урбанизации в России. Видите ли вы какие-то большие последствия у этого тренда, если говорить о перспективе, скажем, 2050 года?

— Страна будет становиться все более мозаичной — с большими пустотами, неравномерным расселением. Эти тренды несут в себе и политическую перспективу, если иметь в виду более отдаленное будущее.

Чем больше людей будет жить в крупных городах, тем выше шанс, что они будут быстрее меняться психологически. Уровень свободы, самостоятельности, разнообразия выше в крупных городах. Безусловно: те большие тренды, о которых я говорила выше, работают на модернизацию. Но когда она проявит себя политически, ни вы, ни я не знаем.

— А какой лично вы видите Россию в 2050 году? Есть ли у вас свой негативный и положительный сценарии?

— Я не футуролог и предпочитаю не гадать — давно живу и видела множество «кульбитов» в российской истории. С очень высокой вероятностью мы останемся среднеразвитой страной. Практически неизбежны дальнейшая депопуляция и территориальная концентрация населения. Природные ресурсы останутся значимой частью экономики. Остальное скрыто в тумане.