Государство без границ — как о нем мечтает человечество

Каждый раз, когда в США проходят масштабные выборы, большая часть мира внимательно за ними следит. Казалось бы, речь идет о голосовании в конкретной стране, повесткой которого чаще всего являются ее чисто внутриполитические проблемы. Что же привлекает мировое внимание?

Ответ на этот вопрос понятен: выборы в США — парламентские или президентские — прямо и косвенно затрагивают интересы большинства стран мира. Ведь от того, кто получит власть на Капитолийском холме и в Белом доме, во многом зависит ближайшее будущее глобальной экономики и политики.

Но вслед за этим возникает другой вопрос: если итоги выборов в конкретной стране так важны для всего мира, почему в них не принимает участие население всей планеты? И, несмотря на то что, на первый взгляд, этот вопрос может показаться странным, а ответ на него очевидным, многие теоретики государства им задавались, пусть и не буквально в этом ключе.

Организация разобщенных наций

Собственно, идея мирового или общечеловеческого государства связана с описанным выше парадоксом. Если грубо, то эту идею можно сформулировать так: раз мы живем в столь связанном мире и при этом стремимся обеспечить равные права для каждой страны, значит, идея объединения в единое государство становится логичной, ведь иначе справедливое глобальное управление не обеспечить.

Этот постулат окажется еще более актуальным, если вспомнить трагический опыт прошлого века, когда доведенная до предела национальная вражда между государствами привела к катастрофическому срыву в две мировые войны. Неслучайно ответом на эту катастрофу стало появление Организации Объединенных Наций — сложной наднациональной структуры, направленной на то, чтобы избежать подобных рецидивов в будущем и обеспечить постепенное сближение между странами.

Более того, некоторые антропологи считают, что сам ход мировой истории также указывает на то, что за мировым государством будущее. Например, Луис Марано пришел к выводу, что упразднение межгосударственных границ произойдет примерно к 2300 году. Эту дату антрополог вывел, исходя из таких расчетов: если в 1500 году до н.э. на земле было порядка 600 тыс. политических образований (совсем грубо, племен), то сейчас в составе ООН насчитывается 193 государства. Следовательно, если экстраполировать этот тренд в будущее, мы получим примерный год установления общемирового государства.

Конечно, подобные расчеты стоит воспринимать скептически. Проекция любого тренда на будущее ничего не гарантирует: тренд может развиваться зигзагообразно, циклично либо вовсе пойти по другому направлению.

Тем не менее идеал общемирового государства полезно обсуждать хотя бы потому, что такая дискуссия создает определенный горизонт общечеловеческой интеграции и, как ни странно, только усиливает государство как институт.

Мечты о «всемирности соединения людей»

О всеобщем единстве люди мечтали давно. «Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей», — писал Федор Достоевский в романе «Братья Карамазовы».

Другое дело, что до Нового времени речь шла не о «всемирном государстве», а о космополитическом идеале или об устройстве глобальной империи.

Так, в античной Греции первый лозунг космополитизма сформулировал философ-циник Диоген (412–323 гг. до н. э.). По легенде, когда один из граждан полиса спросил его, откуда он, тот ответил: «Я гражданин мира».

Впоследствии этот постулат был подробно развернут философами-стоиками. В сильно упрощенном виде их идея сводилась к тому, что когда человек пользуется своим разумом, то начинает думать и действовать в соответствии со всеобщим законом природы — точнее, сообразно божественному логосу, природой руководящему. То есть социальный и природный порядки стоики мыслили как тождественные.

«Если духовное начало у нас общее, то общим будет и разум, в силу которого мы являемся существами разумными. Если так, то и разум, повелевающий, что делать и чего не делать, тоже будет общим; если так, то и закон общий, если так, то мы граждане. Следовательно, мы причастны к какому-нибудь гражданскому устройству, а мир подобен Граду», — писал император и стоик Марк Аврелий.

Таким образом, стоики утверждали, что тот, кто живет разумно, и есть гражданин мира. Именно разум открывает ему подлинное отечество.

Если же говорить о прообразе всемирного государства в институциональном смысле, а не через призму морали, то на протяжении многих веков им была империя.

«Столетиями империя была предметом мечтаний очень многих интеллектуалов. Потому что империя мыслилась как единственный способ универсального выхода из человеческой ограниченности и местечковости», — рассказал в беседе с РБК Андрей Тесля, научный руководитель Центра исследований русской мысли Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта.

Возьмем ли мы ветхозаветные представления о мировом государстве как глобальной проекции Вавилона из библейской книги пророка Даниила или христианские представления о вселенской Церкви, в которой нет «ни эллина, ни иудея» (Кол. 3:11), но у которой только один глава, Иисус Христос, — повсюду увидим, в сущности, именно модель имперского устройства. Империя, как любит подчеркивать известный социолог-исследователь Александр Филиппов, не имеет границ — у нее есть только горизонт.

В итоге эти представления в общем виде благополучно дожили до Ренессанса. Можно, к примеру, вспомнить трактат «О монархии», написанный итальянским поэтом Данте Алигьери, в котором он прямо увязывает всеобщее единство с империей. «Мировое правительство следует понимать так, что оно управляет человечеством, опираясь на то общее, что есть у всех нас, и на основе единого законодательства ведет всех нас к миру», — писал поэт.

А Томмазо Кампанелла, автор утопического трактата «Город Солнца», полагал, что сплочение человечества и достижение мира, равенства и справедливости возможно только под теократическим началом, то есть под властью папы римского. Об этом он писал в «Монархии Мессии».

Но вместе с этим именно Ренессанс произвел новый способ мышления о политическом объединении, которое позднее легло в основание современного государства.

Разграничение вражды

С наступлением Нового времени и его революционных изменений, которые запустили медленный процесс распада имперских образований и рост демократизации, идеи всеобщего объединения человечества оказались в новом контексте.

По итогам кровопролитной Тридцатилетней войны возникла так называемая Вестфальская система международных отношений. В 1648 году император Священной Римской империи и его союзники договорились со Швецией, Францией и их союзниками о новых правилах сосуществования в Европе. И в основу этих договоренностей лег принцип уважения территориальных границ.

C того момента начинается медленный, но неумолимый процесс формирования новой модели политического объединения — национального государства. Здесь источником суверенитета становится народ, связанный единым языком, историей и культурой. Таким образом, эта эпоха дала начало масштабному центробежному движению, в котором крупные империи постепенно распадались на отдельные государства.

«Государство в том виде, в котором оно возникает уже в ренессансной Италии, мыслилось именно как территориальная политическая форма. Такая форма оказывается возможной благодаря соединению трех элементов: территории, власти и населения. А уже после Великой французской революции к этому присовокупляется концепция, которая жива по сей день, — о том, что источником власти в государстве является народ», — поясняет Андрей Тесля.

Впрочем, примерно в это же время, а если конкретнее, в эпоху Просвещения, идеи космополитизма приобрели небывалую популярность. Такие философы, как Дидро, Д’Аламбер, Вольтер или Бентам, бросились предлагать для него свои трактовки. Писатели, такие как Фужере де Монброн или Иоганн Георг Шлоссер, растворяли космополитические идеи в своих романах. Богатые интеллектуалы стремились практиковать космополитизм через путешествия. В своих симпатиях к этой позиции признавались даже императоры — к примеру, Фридрих Великий и Александр I.

Подобная популярность космополитизма среди тогдашней просвещенной публики, по сути, была интеллектуальным ответом на рост национализма и патриотизма, а также на набирающий обороты пафос народной культуры. Однако в ядре космополитических интуиций лежала не идея всемирного государства, а понимание того, как важно не зацикливаться на своих границах и стремиться искать наднациональный диалог. И не только из просвещенческих соображений, но и из-за страха перед большой войной.

Точнее всего это сформулировал Иммануил Кант — человек, чья философия стала вершиной эпохи Просвещения. В своем трактате «К вечному миру» он, по сути, высказался за то, чтобы создать конфедерацию свободных государств в рамках единого правового пространства.

По мнению Канта, права человека необходимо трактовать в космополитическом ключе, то есть как права не человека из конкретного государства, но как гражданина мира. В конечном итоге эти права определяются «идеей федерации, которая должна охватить постепенно все государства и привести таким путем к вечному миру».

Конечно, философ не был наивным: он не считал, что вечный мир — нечто достижимое просто по факту достижения неких договоренностей. Путь к нему лежит только через постоянное принуждение человечества соблюдать универсальный моральный закон.

К миру через закон

Две мировые войны показали — кантианская идея достижения вечного мира так и осталась на бумаге. Хотя XX век привел к колоссальному научно-техническому прогрессу, одним из следствий которого стала беспрецедентная связанность мира, взлелеянная политиками национальная вражда достигла таких масштабов, что стала мейнстримом даже в академических кругах (подробнее об этом читайте в книге Мацея Гурного «Великая война профессоров»).

Показателен пример двух революций в России, в результате которых к власти пришли большевики. Казалось бы, носители интернационалисткой (читай, космополитической) идеологии, они потом довольно быстро отказались от прежних идеалов и вместо этого занялись национальным строительством в молодых советских республиках.

Новый импульс идея общечеловеческого государства получила уже после окончания Второй мировой войны. Руины, в которых оказался чуть ли не весь континент Евразии, а также пережитый ужас от уничтожения японских городов Хиросимы и Нагасаки атомными бомбами заставили многих интеллектуалов задуматься над тем, как выйти из тупика национальных границ.

Так, Роберт Хатчинс, президент Чикагского университета, создал группу — Комитет по разработке мировой конституции, в которую помимо него вошли 11 видных исследователей. В 1948 году они составили проект конституции для гипотетической всемирной федерации. Этот документ назывался Preliminary Draft of a World Constitution («Предварительный проект мировой̆ конституции») и описывал базовые правовые и институциональные принципы федеральной всемирной республики будущего.

Другой проект предложил Ганс Кельзен, юрист и теоретик права. В своей книге Peace Through Law («К миру через закон»), которую он начал писать в разгар Второй мировой войны, юрист подробно проанализировал вопросы международного права и выработал несколько новых механизмов, способных, по его мнению, предотвратить новую глобальную войну. В частности, Кельзен предлагал учредить суд, юрисдикция которого будет распространяться на все государства, и таким образом он станет сердцевиной новой всемирной организации.

Казалось бы, после создания ООН начался процесс деколонизации, в результате которого на карте мира возникли десятки новых государств. Но вместе с тем, стремясь наладить торговые связи и получать от них большую выгоду, страны по всему миру начали активно сближаться. Пик этого процесса наступил после окончания холодной войны, когда у глобализации больше не осталось преград.

Одинаковые конституции

Как считает Артемий Магун, философ, политический теоретик, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, прицельно занимающийся осмыслением проекта всемирного государства, на сегодняшний день уже появились некоторые модели, на которые можно ориентироваться при построении всеобщего государства. Но самое главное связано с тем, что из-за прогресса второй половины XX века сложились уникальные условия для сближения всех стран мира.

«Есть, например, США с их неформальной империей или Евросоюз, который выстроен как межрегиональная организация, хоть и на бюрократической основе. Но самое важное заключается в том, что складываются условия, которые могут способствовать реальному сближению между государствами. Я говорю об общем рынке, более-менее общих просвещенческих ценностях, о глобализации культуры и средств массовой информации», — высказал свою мысль в разговоре с РБК Артемий Магун.

Показательно и то, что все современные государства, хоть часто и формально, но уже живут по одним и тем же принципам, прописанным в их конституциях.

«Если вы спросите политологов о том, что такое государство, они вам ответят, что это такое и как необходимо этот институт рационально создавать, опираясь на некоторые базовые принципы. Но эти принципы почти во всех государствах совпадают: все конституции в мире в той или иной мере одинаковые. Мы видим, что государство как институт выстроено на универсальных принципах», — говорит Магун.

Проблема только в том, что национальная основа суверенитета, отраженная в конституциях, постоянно провоцирует противоречия и не позволяет увидеть универсальную природу государства.

«Сама конституция — это набор универсальных принципов. То есть по своей форме она апеллирует к общим для всех людей понятиям, однако на уровне содержания оказывается зараженной групповым эгоизмом, поскольку утверждает суверенитет национального государства», — заключает собеседник РБК (подробнее об этом читайте в книге под редакцией Магуна The Future of the State — «Будущее государства»).

Вражда без конца vs конец вражде

Но дело, конечно, не только в том, что, устранив это противоречие из текстов основного закона, человечеству сразу же откроется дорога к построению общемирового государства. Эта идея даже в отдаленной исторической перспективе пока не кажется реализуемой, поскольку блокируется множеством барьеров.

С одной стороны, даже если различным странам удастся договориться, например, о системе всемирной федерации, у нее в любом случае должен быть центр, который будет осуществлять координацию всей этой конструкции и использовать легитимное насилие для поддержания порядка. Но уже здесь трудно представить, чтобы все государства в мире добровольно согласились передать хотя бы часть таких полномочий «наверх».

«Частный, но показательный момент: любое мировое государство — это еще и логика мировой столицы, мировой централизации. Соответственно, кто-то от этого выигрывает, а кто-то, наоборот, будет обречен оказаться глухой провинцией этого мирового государства. Причем таких будет достаточно много», — замечает Андрей Тесля.

С другой стороны, глобализация торговли и культуры де-факто противоречия между странами так и не сняла. В какой-то мере она их даже усилила: оказалось, что есть страны — бенефициары глобализации, а есть те, кто в проигрыше.

А тот факт, что наличие ядерного оружия все еще сдерживает государства от срыва в очередной мировой конфликт, сполна компенсируется гибридной враждой в области экономики, технологий и культуры.

Неслучайно и космополитизм, попав в условия холодной войны, превратился в дубинку, которой стали размахивать по обе стороны железного занавеса. В СССР буржуазный космополитизм прозвали «безродным» и всеми силами с ним боролись, при этом предлагая интернационал как альтернативу. В США же, напротив, сражались с коммунистическим вариантом космополитизма (самый яркий пример — движение маккартизма), проповедуя вместо него модель либеральных ценностей.

Как пишет исследователь Вадим Волков на заключительных страницах своей книги «Государство, или Цена порядка»: «Проблема, конечно, заключается в том, что никто не в состоянии описать реалистичный сценарий того, как может произойти политическое объединение или что будет драйвером объединения или поглощения одних государств другими. Предсказать технологические изменения практически невозможно. А появление ядерного оружия ограничило применение вооруженной борьбы в качестве средства политической эволюции, сместив ее в сторону экономико-культурных инструментов».

Словом, оказалось, что даже идея космополитизма может легко превратиться в идеологическое оружие в интересах конкретных государств. Не говоря уже о том, что государства, возникшие на осколках империи, продолжают друг с другом враждовать десятилетиями — что на постсоветском пространстве, что на Балканах, что на Ближнем Востоке.

Другими словами, мотив конкуренции, который окутывает международные отношения, все еще слишком силен. А значит, интуиция Канта, который увязывал сближение человечества исключительно с вопросами морали, все еще актуальна.