Право на ошибку: кто должен платить за идеи ученых?

Междисциплинарный локомотив

Главные гонки прошлого столетия — освоение космоса и атомный проект. Благодаря ним сегодня мы пользуемся спутниковой связью, лечим онкозаболевания лучевой терапией и многое-многое другое. Хотя сейчас кажется, что пик научно-технологического прогресса пройден, а появляющиеся новые технологии — улучшение уже известного, на самом деле это не так. В настоящее время ученые пытаются решить хотя бы одну из амбициозных для человечества задач:

• Разгадка тайны человеческого мозга, а в перспективе и сознания. Без них невозможно появление сильного искусственного интеллекта, того самого, что описывают писатели-фантасты.
• Воспроизведение жизни. Эта сверхзадача, согласно форсайт-отчету «Центра стратегических разработок «Северо-Запад», дала толчок развитию синтетической биологии. От ее технологий, например, зависит появление лекарств, доставляющихся точно в цель, возможность выращивать органы для пересадки, появление биотоплива и даже возможность синтезировать продукты, как это делали в репликаторе герои «Звездного пути».
• Повышение качества жизни населения в условиях глобальных проблем. Сюда относятся: пандемия новых инфекций, появление супербактерий, перед которыми бессильны все существующие антибиотики, последствия изменения климата. Вокруг этих решений развивается современная химия.

Решение перечисленных сверхзадач невозможно только в рамках одного конкретного направления. Необходимо объединение двух, трех и более разных дисциплин — математики, химии, информатики, биологии, искусственного интеллекта и других. В науке все чаще такой подход называют меж- или интердисциплинарный. Именно на пересечении разных областей находятся будущее и самые прорывные научные открытия.

Появление прикладных технологий невозможно без фундаментальных исследований, иначе все труды ученых будут лишь улучшением уже известного. Но вклад и значение таких исследований заметны в ретроспективе. В моменте же некоторые открытия кажутся фантастическими, а область применения — настолько неочевидной, что проходят десятки, а иногда и сотни лет, прежде, чем появляются конкретные продукты. К примеру, чтобы сегодня мы могли пользоваться аппаратом МРТ, потребовалось открытие в 1938 году принципа ядерного магнитного резонанса и еще полвека на развитие смежных технологий.

Ловушка гарантий

Наука требует значительных вложений, и хотя фронт исследовательских задач сегодня огромен, ресурсы ограничены. Чтобы решить проблему эффективного и справедливого распределения средств, во всем мире используют систему грантов. Обычно их выдают на два-три года, с ежегодной оценкой проекта комиссией, решающей, каков будет следующий раунд финансирования и будет ли.

В России основным источником финансирования остается государство — на него приходится 67,8% всех средств, выделяемых на НИОКР, и эта доля продолжает расти. В других странах сопоставимую долю занимает, наоборот, бизнес — в США на него приходится 66,3% затрат на науку, в Германии — 64,5%, в Китае — 77,5%, в Японии — 78,3%.

Выбирая, какому проекту выделить деньги налогоплательщиков, фонд, распределяющий государственные средства, смотрит не только на идею, но и на уже существующие успехи команды. Например, наличие публикаций в журналах, входящих в специальные базы данных — Scopus и Web of Science. В них невозможно публиковаться всем подряд, поскольку статьи должны пройти обязательную рецензию. Например, в одном из фондов есть требование о наличии не менее 10 таких статей у руководителя по тематике планируемого исследования. Также смотрят на наличие наград и премий, опыт руководства и участия в других проектах. Фактически, фонд пытается найти лучшего исполнителя.

Но что, если ученый решил перейти в другую область? Всю жизнь он был физиком, а перспективный проект, на который он ищет финансирование — в области химии. Получит ли проект в этом случае финансирование — большой вопрос. Таких примеров со временем будет становиться только больше. Молодые же исследователи, у которых еще нет регалий, а только идеи, часто оказываются вне основного потока грантов.

С отчетами тоже не все так просто. Главный и основной результат работы ученого — опять же научные статьи, которыми отчитываются за финансирование. Масла в огонь добавляют сами научные журналы, редакторы которых обходят вниманием исследования с отрицательными результатами. При выборе предпочтение отдается ярким результатам, открытию чего-то нового. Но в науке ты не знаешь наверняка, что получишь в итоге, можешь только строить гипотезы. Бывает, что исследование находится в той стадии, когда одна за одной идут неудачи. Значит ли это, что ученый перестал быть эффективным, а работа — перспективной? Вряд ли. Наука развивается не только на достижениях, но и на понимании, какие направления ведут в тупик. Однако ученый получил финансирование, и должен отчитаться успехом — иное не предусмотрено. В противном случае встает вопрос целесообразности расходов и риски получения финансирования в будущем. Поэтому в новых областях и поисковых проектах традиционные научные KPI плохо применимы.

Оценка перспектив

В стремлении сделать науку экономически выгодной инвесторы — государство и бизнес — отдают предпочтение уже зарекомендовавшим себя ученым и научным школам. Ведь вложения должны окупаться. Еще не разработанные научные идеи или идеи, выглядящие на первый взгляд несерьезными или нереальными, оказываются как бы за периметром их интересов.

Вряд ли кто-то согласился бы финансировать сегодня исследование о расплющивании о лобовое стекло насекомых. Но это реальное исследование 1997 года, выводы из которого 10 лет спустя окажутся важны для обеспечения безопасности машин-беспилотников, а компания Ford закажет его автору — Марку Хостетлеру — специальное устройство для тестирования автомобилей.

Большая наука, которую сегодня финансирует государство и на которую делает ставку, невозможна без поддержки науки, движимой любопытством. В мире этот формат еще называют Blue Sky Research. Эти исследования не следуют за сиюминутной повесткой, но ориентируются на фронтирные направления развития науки, прикладное применение которых в перспективе нескольких лет или даже десятков может быть не очевидно.

Благодаря подобной поддержке, например, сегодня мы имеем новую методику секвенирования ДНК. Теперь она занимает один день вместо 10 лет и стоит примерно $1 тыс. вместо сотен миллионов. Пациентам это дает возможность получить персонализированный подход к лечению и прогнозированию заболеваний. А начиналось все с того, что молодые ученые из Кембриджа — Шанкар Баласубраманиан и Дэвид Кленерман — в конце 1990-х «хотели найти какой-нибудь увлекательный предмет для исследования».

Новые герои

Появление прорывных идей невозможно решить одним лишь наращиванием финансирования — в науке должны появляться новые имена. Общее количество исследователей в РФ, занятых непосредственно в НИОКР, по данным Института статистических исследований и экономики знаний ВШЭ по итогам 2021 года составляет чуть больше полумиллиона человек — 662,7 тыс. человек, что меньше показателей 2020 года на 2,4%, а по сравнению с 2012 годом — на 8,8%.

Свою роль в появлении новых ученых играют университеты. Последние пару лет ведущие российские вузы — МФТИ, ИТМО, МИСИС и другие — начали инициировать меры поддержки на самых ранних стадиях для своих молодых исследователей — магистрантов и аспирантов. Кто-то внедряет систему разовых микрогрантов, кто-то делает open-call, приглашая к участию студентов других вузов. В любом случае, высшие учебные заведения стараются решить проблемы самого раннего финансирования научных проектов, которые никогда не поддержат крупные фонды и бизнес. Но остается проблема масштаба на уровне всей страны. Университеты финансируют подобные гранты из собственных источников, поэтому могут охватить от сотни до нескольких тысяч студентов, тогда как в стране их учится порядка 4 млн человек.

Бизнес, частные лица и различные некоммерческие фонды готовы инвестировать в высокорискованные разработки, когда речь идет не о науке, а о конкретной бизнес-идее и будущем продукте. Когда речь идет о науке и поддержке молодых исследователей, в основном фонды занимаются созданием образовательных программ и поддержкой перспективных кадров через стипендиальные программы, как делают, например, БФ «Система» в рамках программы «Лифт в будущее — Наука» или фонд Владимира Потанина.

А вот поддержкой рискованных научных проектов занимаются единицы. Например, Фонд поддержки инноваций и молодежных инициатив Санкт-Петербурга. В 2022 году они запустили экспериментальный конкурс для молодых исследователей с новыми научными идеями на стыке химии, биологии и ИИ — Blue Sky Research. Здесь переосмыслили отчетность, и от исследователей просят не столько статьи, сколько понимание, что проект движется, возможно, даже к отрицательному результату. Но и у них масштаб пока небольшой — 30 финалистов из 5 регионов страны. Для системного же развития высокорисковых исследований фонды и государство должны поддерживать тысячи научных проектов во всех регионах.

Рискованные инвестиции в новые научные команды и смелые неформализованные проекты дают возможность открыть ранее неизвестные имена в науке. Сейчас начинающим исследователям или ученым, которые меняют свою сферу и поэтому еще не имеют внушительного научного бэкграунда, получить грант очень сложно. Им нечего показать в резюме, хотя научная идея может быть перспективной. Поэтому требуется промежуточное звено — новые игроки и механизмы, которые занимались бы поддержкой высокорискованных идей ученых с нетипичными для науки критериями оценки результатов. Когда у ученых будет легитимное право на ошибку и нулевой результат, научный прогресс наберет новые темпы.