«О смысле жизни»: лекции прошедшего концлагерь психолога Франкла

«Проследуйте вместе со мной в прошлый год, в момент после освобождения концлагеря в Тюркхайме, в тот весенний вечер, когда я под закатным солнцем брел одиноко в располагавшийся неподалеку от лагеря лесок. Там по совершенно нелегальному распоряжению коменданта нашего лагеря — того эсэсовца, которого я упоминал в первой лекции, того, кто из собственного кошелька оплачивал лекарства для «своих» заключенных, — закопали умерших в лагере товарищей и вопреки полученным указаниям не предали забвению, но на тонких юных елях за массовыми захоронениями кто-то ободрал кору и свинцовым карандашом аккуратно нацарапал их имена. Если бы вы тогда оказались там, то поклялись бы вместе со мной позаботиться о том, чтобы отныне в нашу жизнь, спасшихся, вплавилась наша общая вина — да, общая вина нас всех! Ибо мы, выжившие, знали безусловно, что лучшие из нас оттуда не вышли — лучшие именно те, кто не вернулся! И мы не можем считать свое спасение ничем иным, кроме как незаслуженной милостью. Задним числом заслужить эту милость, хоть наполовину стать ее достойными — вот что мы должны умершим товарищам. И выплатить этот долг представлялось возможным, лишь пробуждая, расшевеливая совесть — и других людей, и свою.

То, что ждало узника после выживания, то, что ждало его после освобождения, когда он возвращался домой, увы, часто побуждало забыть эту клятву. Но случались в его жизни моменты — и это моменты определяющие, — когда он вспоминал, в чем он себе поклялся: каждый кусочек хлеба, возможность лечь спать в свою кровать, и то, что ему не придется утром вставать на построение, и жить в постоянном страхе перед смертью — благословлять все это. Все для него стало относительным по сравнению с тем опытом — все, в том числе и несчастье. Он, который, как мы уже говорили, был низведен буквально в Ничто, чувствует себя столь же буквально возродившимся — но не тем, кем был, а более самим собой. Уже в первой лекции я говорил о том, как все внеличное «расплавляется». И от прежнего честолюбия мало что осталось, если что и уцелело, то, пожалуй, жажда свершений, высшая форма честолюбия, стремление осуществиться, то есть опять-таки обрести более сущностную форму.

Как видите, мы добрались до конца нашей темы и до границ этого разговора. Далее нам уже не пригодятся речи, не понадобятся лекции, далее остается одно — действовать, причем действовать в повседневности.

Вся эта речь и была о повседневности, да, я бы даже употребил выражение «метафизика повседневности». Надеюсь, вы правильно поймете это слово: мало того что нужно сделать повседневность — лишь с виду серую, банальную, такую… обыденную — прозрачной, чтобы через нее просвечивало вечное, но и в итоге необходимо разглядеть, как вечное влияет на временное — на повседневное — как на точку ежесекундной встречи конечного и бесконечного. То, что мы совершаем во времени, переживаем, страдаем, — то мы совершаем, переживаем и страдаем навеки. И в той мере, в какой мы несем ответственность за происходящее, когда происходящее становится «прошлым», наша ответственность невероятно обременяется пониманием, что ничто из произошедшего уже не может быть «устранено» из этого мира. И наша ответственность также призывает к тому, чтобы несбывшееся все же воплотить в мир! Воплотить в рамках наших дел, нашей повседневности. Так повседневность приравнивается к действительности, действительность — к возможности воплощать. И так метафизика повседневности уводит нас за пределы повседневности, а затем — осознанно, в осознании ответственности! — возвращает в повседневность.

На этом пути нас ведет вперед и помогает нам, сопровождает и направляет — радостное приятие ответственности. Откуда у обычного человека радостное приятие ответственности, готовность ее принять?

Ответственность — то, чем человек бывает «облечен», или же то, что он с себя «снимает». Мудрость языка указывает, что в человеке присутствует и противоборствующая сила, препятствующая принятию ответственности. И действительно, есть в ответственности нечто неизъяснимое. Чем дольше и глубже всматриваемся мы в это понятие, тем полнее его осознание, и наконец нас охватывает нечто вроде трепета: углубляясь в суть человеческой ответственности, мы распознаем в ней и нечто пугающее — и нечто ободряющее.

Пугает осознание, что я всегда, в каждое мгновение несу ответственность за следующий миг. Что каждое решение, самое малое, как и самое большое, становится решением «во веки веков», что в каждое мгновение я осуществляю или упускаю некую возможность, возможность этого момента. Причем каждый момент приносит тысячи возможностей, но я могу выбрать лишь одну, чтобы ее осуществить. А все прочие я тем самым обрекаю, осуждаю на небытие — и тоже «во веки веков».

Но ободряет осознание, что будущее, мое личное будущее и с ним вместе будущее окружающих меня людей и вещей, каким-то образом — пусть и в малой мере — зависит от моего решения в каждый миг. То, что я в этот миг осуществлю, «воплощу в мире», как мы говорим, — то я спасу, укреплю в действительности и сохраню непреходящим».