Как и почему нужно оценивать эффективность благотворительности
Об авторе: Дмитрий Саава, руководитель проекта «Метрики» фонда «Друзья», операционный директор ГК «Кашемир и Шелк».
Эффективность: инвесторы ждут ее от менеджмента, менеджмент требует ее от сотрудников, и все хотят ее от государства. Но когда речь заходит о благотворительности, про эффективность обычно забывают, а главную роль играет эмоциональный порыв. Это касается и тех, кто жертвует деньги на благотворительность (их называют финансовыми донорами или просто донорами), и тех, кто непосредственно помогает — от волонтеров до руководителей некоммерческих организаций. Ни в коем случае не умаляю их достоинств — это честные, мотивированные люди, которые готовы всегда прийти на помощь. Но, к сожалению, многие из них не склонны анализировать ситуацию, основываясь на данных. Однако мы верим, что если к горящему сердцу добавить холодный разум, можно решать социальные проблемы эффективнее.
«Как индивидуум может сделать максимальное количество добра?», — главный вопрос движения, получившего название «эффективный альтруизм». Его основателями считаются философы Питер Сингер, Тоби Орд и Уильям Макаскилл.
На бытовом уровне мы можем формулировать для себя этот вопрос иначе: «Почему мне стоит помочь именно этому человеку, а не другому?» или «В какой фонд мне правильнее сделать пожертвование/пойти волонтером?», «Как быть уверенным, что мои деньги и время не потрачены впустую?». Эффективный альтруизм говорит, что есть три критерия, которые помогут сделать выбор:
1. Проблема, которую решает фонд, должна быть масштабной и запущенной.
2. Есть способ решить эту проблему эффективно (то есть добиться максимального результата при минимальных затратах).
3. Можно отследить эффект тех помогающих действий, которые были предприняты.
Масштабные запущенные проблемы
Чтобы понять масштаб проблемы нужно ответить на два вопроса: сколько людей страдает от проблемы, и сколько ресурсов тратится на ее решение.
В рамках проекта «Зоны роста» мы в фонде «Друзья» совместно с коллегами из НИУ ВШЭ проанализировали причины преждевременной смертности в России и то, как эти причины соотносятся с объемом финансирования некоммерческих организаций, которые этими проблемами занимаются.
Выводы оказались следующие: самые популярные с точки зрения доноров области вносят достаточно скромный вклад в общий уровень смертности в стране. По данным аналитической службы «РУСФОНД-НАВИГАТОР» более половины средств в благотворительности в России привлекаются и тратятся фондами, которые спасают тяжелобольных детей и детей-инвалидов. При этом ситуация с детской смертностью у нас вполне нормальная для нашего уровня социо-экономического развития (уровень сравнения — Румыния, Болгария и проч.)
Гораздо хуже дела обстоят с некоторыми взрослыми проблемами, особенно с ВИЧ и злоупотреблением веществами, прежде всего — алкоголем. Масштабы этих проблем огромны, от них преждевременно умирает гораздо больше людей, чем в сопоставимых странах. Но, к сожалению, фонды, которые этими проблемами занимаются, собирают на порядок меньше средств. Это понятно, ведь взрослые ВИЧ-положительные вызывают меньше сочувствия, чем маленькие дети.
На графике из уже упомянутого исследования мы демонстрируем разницу в показателе «Потерянные годы жизни». Например, бремя ВИЧ в плане потерянных лет жизни по сравнению с показателями в странах сопоставимого уровня развития просто огромно — разница в сравнении с Восточной Европой более 15 раз.
Как измерить добро
Под эффективностью в благотворительности, как и в бизнесе, понимается отдача на вложенные ресурсы. Как подсчитать затраты — понятно. Но можно ли измерить добро? Как выясняется — можно. Например, в программах, решающих медицинские проблемы, есть показатель DALY (disability adjusted life years / годы жизни с поправкой на инвалидность) — он учитывает количество потерянных лет жизни и потерянного качества жизни из-за инвалидности.
Вкладывая ресурсы сначала в наиболее эффективные программы, можно спасти большее количество людей. Яркий пример: борьба с заболеваниями, вызывающими потерю зрения. В беднейших странах люди теряют зрение от заболеваний, лечение которых в развитых странах — рутина. При этом слепота — одна из самых тяжелых форм инвалидности, сильно снижающая качество жизни.
Например, если у вас есть $50 тыс. и вы хотите бороться со слепотой, то на эти деньги можно обучить собаку-поводыря для одного незрячего в Нью-Йорке или излечить десятки человек от паразитических червей, приводящих к слепоте, в Бангладеш. Если мы принимаем, что жизнь человека в Нью-Йорке также ценна, как и жизнь в Бангладеш, рационально — спасти большее количество людей.
Другой классический пример — как глистогонные препараты помогли повысить посещаемость и успеваемость в школах в беднейших странах. По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) за 2011 год более 610 млн детей школьного возраста имели риск развития заболеваний, вызванных шистосомами или гельминтами. Было доказано, что при инфицировании детей их возможности к обучению значительно снижаются. Если посмотреть соотношение образовательных результатов к затратам на лечение — оно стоит меньше доллара на человека — то в итоге эффективность этих мер более чем в десять раз превосходит альтернативы: покупку школьной формы или предоставление стипендий.
Результат в цифрах
Допустим, мы занимаемся масштабной запущенной проблемой и предполагаем, что способ решения дает наибольший эффект на вложенный рубль. Но насколько точно мы это знаем? Неудобная правда заключается в том, что как правило, не очень точно.
Миллиарды долларов по всему миру выделяются на программы с неизвестной эффективностью. Это при том, что существует золотой стандарт измерения — рандомизированное контролируемое исследование (РКИ). Принцип РКИ довольно прост: получатели помощи случайным образом разбиваются на несколько групп. Одна из групп получает ту помощь, эффективность которой необходимо доказать, а другие группы либо не получают ничего, либо получают альтернативы. Далее результаты групп сравниваются. Разница в целевых показателях между группами получившими и не получившими программную помощь и образует эффект. Именно таким способом, например, доказывают эффективность лекарств. В социальной сфере РКИ долго были экзотикой, но в последние годы ситуация, к счастью, начала меняться. В 2019 году Нобелевскую премию по экономике Абхиджит Банерджи, Эстер Дюфло и Майкл Кремер получили как раз за новаторские работы по внедрению РКИ для измерения эффектов социальных программ. Кстати, Майкл Кремер — автор того самого исследования про глистов и образование, о котором я упоминал выше.
Эффективность благотворительности в России
Российской благотворительности, если считать от даты принятия соответствующего закона, в 2020 году исполнится 25 лет. Долгое время здесь существовали только фонды и проекты, оказывающие ситуативную адресную помощь, то есть собирающие деньги для какого-то конкретного человека, чаще всего на лечение ребенка. Схема помощи обычно такая: фонды рассказывают о беде, люди эмоционально реагируют и делают пожертвование. Что происходит с этим пожертвованием дальше, донора обычно мало интересует: помогло он или нет? Эффективно было потрачено? Можно ли было сделать операцию дешевле или даже бесплатно? Например, протоколы лечения в России и в Израиле могут быть одинаковыми — но родители больного ребенка чаще выберут лечение в Израиле, и их можно понять.
У профессиональных благотворительных фондов, даже если они оказывают адресную помощь, есть экспертиза, они задумываются об эффективности. Такие фонды помогают родителям не только найти деньги, но и пройти через бюрократию и получить помощь от государства.
Системная помощь
Тренд последних лет, который, я надеюсь, продолжит набирать обороты — переход многих фондов от адресной помощи к системной. Цель в таком случае не просто помочь конкретным людям, но решить проблему целиком. Не отправить конкретного ребенка лечиться за рубеж — а обучить российских врачей делать операции мирового уровня здесь. Не накормить бездомных — а вытащить человека с улицы и сделать так, чтобы как можно меньше людей оказывалось без крыши над головой. При прочих равных системная помощь (образование среди групп риска, изменения законодательства, социальная реабилитация, формирование агентов изменений) эффективнее, чем адресная помощь.
И совсем молодое направление — инфраструктурные проекты и фонды, то есть те, кто помогает помогать, проводит исследования, обучает специалистов прицельно для некоммерческого сектора. К этому же направлению относится измерение социального эффекта — это недешево, но без замеров есть риск потратить деньги впустую.
Надо понимать, что массовые «народные» пожертвования всегда будут на стороне адресной помощи из-за сопереживания историям конкретных людей, особенно детей. У корпоративных доноров другая крайность — тирания ленточки, которую можно красиво перерезать под камеры и аплодисменты. При этом какую проблему реально решает очередная детская площадка или часовня обычно никто не спрашивает.
Именно поэтому ответственность на тех донорах, которые могут себе позволить больше рефлексии, вдвойне велика: лучше выбирать непопулярные проблемы (например, ВИЧ, а не онкологию) и отдавать предпочтение системной помощи, а также требовать от некоммерческих организаций системы отслеживания результатов и финансировать такие исследования.
Подписывайтесь и читайте нас в Яндекс.Дзене — технологии, инновации, эко-номика, образование и шеринг в одном канале.