Старший по планете: как человек взял на себя ответственность за природу

«Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача», — цитата из трудов селекционера Ивана Мичурина хоть и приводилась автором лишь в узком смысле развития плодоводства, стала популярной в советском государстве в широком смысле. Но она сгодилась бы и на роль мирового кредо на завершающем этапе колониальной эпохи. Мичуринская формулировка — своего рода вершина процесса самовольного воцарения человека в мире, девиз «царя природы».

Аудиоверсия материала:

«Воцарялся» человек долго и трудно. Первой эмоцией, которую наши далекие предки испытывали по отношению к природным силам, был, по всей видимости, благоговейный ужас: природа могла нанести ущерб в любой момент. Пожары, наводнения, дикие звери — все это заставляло человека страдать, испытывая страх и беспомощность.

В самой глубокой древности человек обожествлял непосредственно злаки, дававшие ему пропитание; однако впоследствии понадобилось объяснение тому, что людям приходится, по сути, «убивать» и съедать божество. Земледельческие культы эволюционировали, отделив «духа растения» от его «тела»; так стихийная сущность природы начала отделяться от материальной.

В материальном же смысле природа стала пониматься как неодушевленная часть сотворенного мира, одушевленной частью которого был человек. Когда люди с развитием ремесел и земледелия убедились, что окружающий мир, оказывается, вполне поддается переделке, самым простым объяснением стала идея предназначенности природы в дар человеку, каковым даром человек волен распоряжаться: «Растения существуют ради живых существ, а животные — ради человека... Если верно то, что природа ничего не создает в незаконченном виде и напрасно, то следует признать, что она создает все вышеупомянутое ради людей», — бесхитростно заключает Аристотель.

Более конкретно эта мысль разъяснена у Платона в «Тимее»: сотворенный человек неизбежно должен был погибнуть от огня и воздуха, поэтому в помощь ему боги создали растения — «породы растительного царства произрастили они, мощные, нам, менее сильным, для пропитания».

Хищническая вырубка лесов и опустошение полей и выпасов — не изобретение новейшего времени. Оказавшись в пустынях современной Сирии или Ирака, трудно поверить в то, что некогда эти земли были так называемым плодородным полумесяцем, мировой колыбелью земледелия и скотоводства. Леса и поля, составлявшие богатства Шумера и Вавилона, были попросту сведены на нет за долгие столетия руками людей. Наиболее распространенное объяснение гибели цивилизации майя тоже сводится к вырубке индейцами джунглей и, как следствие, разрушению экосистемы. При взгляде на скалы Греции сложно представить их покрытыми строевым лесом, исчезавшим уже на глазах современников: «Среди наших гор есть такие, которые ныне взращивают разве только пчел, а ведь целы еще крыши из кровельных деревьев, срубленных в этих горах для самых больших строений», — сокрушался Платон.

Кстати, уже в античную эпоху люди задумывались о последствиях вторжения в природу. В «Анналах» Тацита сохранился рассказ о том, как в римском сенате слушался проект отвода от Тибра питающих его рек и озер для уменьшения его разливов. Представители муниципиев и колоний — флорентийцы, риетинцы и жители Интерамны — воспротивились, утверждая, что тогда вода из этих водоемов заболотит «плодороднейшие земли Италии», и вообще, «природа, определившая рекам их устья и течение, истоки и разливы, достаточно позаботилась о делах человеческих». Сенат решил оставить все как есть.

Леса тем не менее продолжали вырубаться быстрыми темпами; довольно скоро древесину для римских построек пришлось возить из дальних провинций. Граждане если и беспокоились, то не об абстрактной экологии, а о собственных нуждах. Не стоит забывать, что, разрушая, человек одновременно и создавал — прокладывал системы ирригации, облагораживал культурные растения, выводил новые породы скота, высаживал сады, поля и виноградники.

Некоторые современные исследователи высказывают сомнения в степени антропогенного воздействия человека античной эпохи на природу. Но так или иначе, «царем природы» человек еще не стал — скорее, «уверенным пользователем». В центре мироздания все-таки находились боги, человек как бы пользовался их дарами as is, в том естественном виде, в каком они были предоставлены, и не отвечая за последствия.

С укоренением христианства оформилось понимание природы как вспомогательного ресурса для человека: сотворив человека, Бог, согласно Писанию, поручил ему «наполнять землю и обладать ею» и владычествовать над рыбами, птицами, над скотом и вообще «над всею землею». Это было уже похоже на «царство», но все же по доверенности. Но перед тем как чем-то владеть, это что-то нужно сначала завоевать. А затем выяснить, кто конкретно чем владеет.

Для средневекового крестьянина лес был скорее враждебной средой. Дремучие заросли Центральной и Западной Европы являлись своего рода «антимиром» для упорядоченной жизни в освоенном пространстве. Признаки такого отношения можно повсеместно встретить опять же в фольклоре — лес всегда является обиталищем чудовищ, колдунов и великанов, несущих смертельную угрозу. Сложно почувствовать себя «царем» в такой обстановке.

Леса в процессе колонизации пространства безжалостно сводились и корчевались. Северянам, кроме стройматериала, лес был очень нужен и на дрова. Но стали появляться и первые признаки целенаправленной охраны окружающей среды. Уже в конце VII века Карл Великий в «Капитулярии о поместьях» указывает, «чтобы леса и заповедные чащи наши хорошо охранялись; и если где окажется удобное место для расчистки, расчищали бы, не давая полям зарастать лесом; а где должны быть леса, никак не допускать вырубать и губить их; зверей же в заповедных чащах наших тщательно блюсти».

С развитием горнорудного дела о лесах приходилось заботиться все сильнее — горнякам требовалось больше леса. Огромное количество ресурсов требовалось растущим городам. В европейских государствах стали появляться многочисленные уложения, регулирующие пользование лесами, и правила лесовосстановления. Эти уложения помимо прочего служили и делу обоснования феодальной власти — и уже тогда популярной стала аргументация о грядущем дефиците дерева (конечно, находились те, кто в него не верил).

Экология влияла на политику с древних времен, подчас неявным образом. Даже то, что в Европе общество исторически тяготело к демократическим, республиканским формам правления, а в Азии — к деспотическим, а не наоборот, по одной из версий объясняется тем, что европейский крестьянин располагал естественным орошением полей и, следовательно, не так зависел от властей в обеспечении пропитанием; в засушливых же местностях Востока урожай обеспечивали ирригационные системы, а их обустройство требовало участия центральной власти. Безусловно, это не единственный фактор, но тем не менее.

Не стали исключением и Средние века. Постоянные споры за пользование природными ресурсами приводили к конфликтам. Крестьяне поднимали восстания, требуя передачи в общинное пользование лесов, пашен и права на охоту и рыбную ловлю. Монархи запрещали вырубку леса, так как он был необходим для постройки флотов. Города, в свою очередь, спорили с феодалами, заставляя монархов вводить запреты на сведение лесов в своих окрестностях. Противоречащие взгляды на использование ресурсов имели гильдии. Все эти общественно-политические склоки не только выковывали социальные связи, но и невольно способствовали сохранению определенного баланса отношений человека и природы. И в то же время неумолимо подводили к мысли об ограниченности ресурсов.

«Новое время» принесло бурную индустриализацию. «Век дерева» сменился «веком угля» — в первое время в добыче каменного угля видели выход из экологического кризиса, залог спасения лесов, предсказания о дефиците которых уже вызывали панику. Далеко не сразу удалось понять, что уголь в отличие от древесины — ресурс невозобновляемый.

В этот момент и стало оформляться «царское» отношение к природе.

Картезианская философия обосновала уникальность человека и его неравнозначность природе — с точки зрения рационалиста той эпохи природа была чем-то вроде механизма, который можно разбирать, не мучаясь этическими вопросами, и даже нужно, поскольку миссия человека состоит в облагораживании и упорядочении мира.

Парадоксально, но в данном случае наука помогла обосновать религиозный тезис.

Для защиты от наводнений горожане принялись, в частности, строить дамбы и изменять русла рек. Крупнейшим проектом стало исправление русла Рейна в Германии в XIX веке — реку фактически превратили в канал ради увеличения пахотных земель и улучшения судоходства (лишь потом оказалось, что это вызвало новые проблемы). Инженеры-гидротехники занимались спрямлением Дуная, причинявшего немало бед жителям Вены во время наводнений. «Кто слышал скрежет землечерпалок, кто пережил волнения ночных защитительных работ на плотинах и моменты триумфа при успехе дела... тот сделается на всю жизнь горячим защитником подобных предприятий, обуздывающих грозные силы природы на благо человека», — патетически восклицал геолог Эдуард Зюсс, защищая идею в венском парламенте, и эта цитата хорошо отражает восхищение прогрессоров собственными возможностями.

Однако дым от фабричных труб тревожил людей, стали заметно ухудшаться условия их жизни. Уже в XVII веке над Лондоном висел знаменитый смог — визитная карточка города на протяжении столетий. Современники отмечали рост заболеваний от ядовитых свинцовых и серных паров, а также химических сбросов в водоемы. Все это не могло не вызвать реакции — в XVII–XVIII веках стали появлялись авторы, такие как Джон Ивлин, резко обличавшие индустриализацию и требовавшие возврата к консервативным технологиям. Томас Мальтус сочиняет теорию убывающей плодородности и грозит человечеству вымиранием от нехватки пищи, а Иоганн Гёте следует романтическому культу природы. «Мы живем среди природы, мы друзья ее. Мы постоянно оказываем на нее действие, однако не имеем над ней никакой власти», — рассуждает поэт.

«Лесной романтизм» стал, надо сказать, одним из истоков немецкого национализма — впрочем, и в других странах, формировавших национальную идентичность, фактор родной природы играл значительную роль, что также способствовало ее охране. Стоит заметить, что именно в нацистской Германии было принято мощное законодательство о защите окружающей среды — а по другую сторону океана, в США, скудная по сравнению со Старым Светом история заставляла американцев поднимать на щит природу. Американские экологические движения появились раньше и были шире, нежели европейские, именно там была написана «Молчаливая весна» Рэйчел Карсон — книга, которая стала для экоцентристов второй половины XX века чем-то вроде «Коммунистического манифеста» Маркса.

Бесконечно игнорировать предостережения скептиков было нельзя, в XIX веке терпеть многие вещи становилось просто невозможно — жизнь в чаду перенаселенных городов напоминала ад. Пожалуй, можно сказать, что именно стремление к чистоте и гигиене легло в основу готовности человека пойти на уступки природе — власти начали ограничивать выбросы и строить очистные сооружения. Но хотя «царь природы» постепенно, как и в политике, переходил к своего рода «конституционной монархии», добровольно соглашался на ограничения власти, все же развитие требовало жертв, а наука объясняла еще далеко не все причинно-следственные связи — к примеру, до начала XX века считалось, что высокая труба завода экологически безвредна, так как дым развеивается где-то высоко в воздухе.

Какое-то время экологические кризисы удавалось разрешать, создавать иллюзию разрешения или вовсе игнорировать. Продолжающийся бурный рост науки и промышленности приводил к частой смене эпох — на смену углю приходил бум гидроэнергетики, затем электричество, нефть, атом... Каждый раз казалось, что новая технология закроет старые экологические проблемы. На практике же это приводило к интенсификации производства — чем проще человеку доставалась энергия, тем активнее он ее добывал и тратил.

Экспоненциальный рост добычи и потребления невозобновляемых ресурсов продолжался всю первую половину XX века, эпоху самой нещадной переэксплуатации природы. В СССР, где исчезли вообще все факторы сдерживания, коммунисты и вовсе не стеснялись в методах — «мичуринский» подход вкупе с желанием наверстать отставание от Запада вдохновлял их на аграрные мегапроекты, уничтожившие Аральское море, масштабную индустриализацию без оглядки на экологию и еще в 1970-х строить планы поворота сибирских рек в Среднюю Азию.

Так продолжалось до середины столетия, когда эпоха дешевой нефти привела к производству огромного количества товаров и, как следствие, такого же количества отходов. Это следует признать одним из важных факторов появления экологического сознания, но не менее важными стали еще две причины: появление ядерного оружия, заставившее мир испытывать недоверие к атомной энергетике и бояться радиоактивных осадков, а также распространение рака — когда выяснилось, что многие канцерогены содержатся именно в химических выбросах. Соединившись, эти фобии привели просто к массовому психозу и одновременно росту популярности экологических теорий, которые вскоре оформились в целое научное направление.

Тысячу лет готовившись провозгласить себя «царем природы», человек буквально за пару столетий понял, что тиранический стиль правления ни к чему хорошему не приводит, и поспешил сдать назад. Тем не менее этот путь, очевидно, должен был быть пройден именно в такой последовательности — это касается и тех регионов мира, которые пока отстают от передовых образцов.

Подписывайтесь и читайте нас в Яндекс.Дзене — технологии, инновации, эко-номика, образование и шеринг в одном канале.